На полпути между Меласом и Форосом при желании можно отыскать небольшой оазис парковой растительности. Это Мшатка (ныне пос. Береговое, детский оздоровительный лагерь им. Комарова).
В середине 1820-х годов здесь появилось имение "Варино", основанное одесским чиновником Д. Е. Башмаковым. Его жену Варвару Аркадьевну (1802-1885) хорошо знали в великосветских кругах новороссийской столицы, но еще более известной там считалась ее сестра - музыкально одаренная Мария Аркадьевна Голицына, у которой часто бывал
А. С. Пушкин и которой посвятил одно из самых лиричных своих произведений: "Давно об ней воспоминанье…". Сестры были дочерьми Елены Александровны Нарышкиной от первого брака со светлейшим князем А. А. Суворовым и внучками прославленного русского полководца А. В. Суворова. Родной брат их матери, Кирилл Александрович, владел соседним Форосом, где скончался в 1838 году, так и не успев сделать из него "одно из лучших мест в Крыму". Нарышкиных связывали узы близкого родства с генерал-губернатором Новороссийского края графом М. С. Воронцовым и, благодаря его протекции, они оказались в Крыму.
Муж Варвары Аркадьевны - полковник, действительный статский советник и кавалер Дмитрий Евлампиевич Башмаков (1792-1835). Вместе со всем семейством он был занесен в родословную книгу таврического дворянства, так как имел 6000 десятин земли в деревне Чеботар (Дмитриевка) в Евпаторийском уезде и упомянутое выше "Варино", названное так в честь любимой супруги. Дмитрий Евлампиевич - герой войны 1812 года; сражался под Смоленском и на Бородинском поле, за что был награжден золотым оружием и орденами св. Владимира и Анны 4-й степени. Ушел в отставку в 1819 году полковником кавалергардского полка. Какое-то время состоял чиновником по особым поручениям при Воронцове и один год выбирался предводителем Таврического дворянства. Умер довольно молодым, оставив вдову с тремя малолетними детьми, которая вскоре вторично вышла замуж и уехала из Крыма в 1839 году, продав имение графу А. Д. Гурьеву (1787-1865), еще одному одесскому знакомому Пушкина. Пользовался он им недолго и не оставил по себе особой памяти. Разве что поручил увековечить под своим именем бывшую дачу Башмаковых одесскому художнику и литографу Бигатти. Вообще, Мшатка того времени была более известна своими изображениями, чем событиями, связанными с ней, а еще все знали, что здесь росло гигантское ореховое дерево, "единственное в Крыму по своей громадности и развесистым ветвям". Автор одного из лучших путеводителей середины XIX века М. Сосногорова писала, что под ним могло укрываться "до ста верховых всадников", из-за чего Башмаков называл его по-итальянски "И Cento cava11о".
Разграбленная и сожженная французскими мародерами летом 1855 года, Мшатка во всех сводках Крымской войны уже фигурировала как имение Г. А. Кушелева-Безбородко, а в 1866 году в совершенно разрушенном состоянии пошла с торгов и была приобретена известным естествоиспытателем и публицистом Николаем Яковлевичем Данилевским (1822-1885). За два года до этой во всех отношениях знаменательной покупки, весной 1864 года, получив назначение начальником экспедиции для исследования рыболовства в Черном и Азовском морях, он снял дачу в Мисхоре и через некоторое время перевез туда молодую жену с маленьким сыном Григорием (1862-1869), через три года здесь родилась дочь Вера (1865-1904). В перерывах между основными занятиями Данилевским была написана самая знаменитая его книга "Россия и Европа", которая с 1869 года печаталась главами в журнале "Заря", отдельное издание вышло в Санкт-Петербурге в 1871 году. В том же году и в этом же городе произошло другое радостное событие - родился сын Николай (1871-1944).
С тех пор как вышел в свет труд, объясняющий с точки зрения философии положение славянского мира - "эту загадку, аномалию, эпицикл для всякого европейского историка", не переставали скрещиваться копья западников и славянофилов. Всех будоражила мысль, что "Европа признает Россию и славянство чем-то для себя чуждым, и не только чуждым, но и враждебным". Оппоненты обвиняли автора в шовинизме и национализме, и эта каинова печать давлела над ним в течение ста лет. Еще совсем недавно все советские энциклопедии повествовали о Данилевском одной короткой строкой: "реакционер, националист, антидарвинист". Его книги запрещали печатать и изучать, а имя предали забвению. Однако на Западе создатель "культурно-исторических типов цивилизаций" был хорошо известен в философских и научных кругах и уже давно признан лидером в системе так называемых "органических теорий и воззрений на прошлое и будущее человечества".
Выделяя главным образом две цивилизации - европейскую и славянскую, высказывая соображения по поводу их возможного культурного совершенствования, Данилевский, тем не менее, не видел ни за одной из них исключительного провиденциального права. Он вообще не ставил перед собой задачу постигнуть цель и смысл истории, ибо считал, что причина их "лежит в неизведанных глубинах тех племенных симпатий и антипатий, которые составляют как бы исторический инстинкт народов, ведущих их (помимо, хотя и не против их воли и сознания) к неведомой для них цели, ибо в общих, главных очертаниях история слагается не по произволу человеческому, "хотя ему и предоставлено разводить по ним узоры".
Тем временем узоры судьбы философа наложились на историю Мшатки. И тут, точности ради, предоставим слово Н. Н. Страхову (1828-1896), другу и биографу Данилевского: "Николай Яковлевич ни за собою, ни за женою не имел никакого недвижимого имущества; нечаянно представился ему случай купить на Южном берегу Мшатку, большое запущенное имение гр. Кушелева-Безбородько, продававшееся очень дешево. Тут был огромный сад, когда-то старательно возделанный, был виноградник, были развалины барского дома, сожженного французами в Крымскую войну, и был маленький дом управляющего. Данилевские для покупки собрали все свои деньги, и с 1-го июня 1867 года семья их уже жила в Мшатке".
Из благоприобретенных таким образом земель (более 100 десятин) добрую половину составляли скалы, откосы, овраги и дороги, следующая треть приходилась на дровяной лес и кустарники; двадцать с лишним десятин годились под разведение садов и виноградников; три десятины занимал декоративный парк. От прежних владельцев остались посадки кипарисов, небольшие рощицы маслин, миндаля и несколько маленьких виноградников. Тот, что лежал на западной окраине имения, назывался Абильбах. Для начала пришлось разобрать развалины бывшего "барского дома". Восстанавливать их не было ни средств, ни времени, в семье ожидалось прибавление. На новом месте в 1868 году родилась вторая девочка, которую назвали в честь бабушки Варей (1868-1947). Случайно или преднамеренно, именем своим ей будет суждено напоминать о прежнем "Варине", о той далекой предшественнице, что насадила тут первые кипарисы, поставила мавританский фонтан и была счастлива в детях и муже. Больше того, имена ее деда и мужа неоднократно здесь будут вспоминать. Ведь новый хозяин Мшатки - сам сын боевого генерала, участника "битвы народов" под Лейпцигом.
Первым привели в подобающий вид дом управляющего и поселились в нем. Думали временно, а получилось, навсегда. В архивах Крыма каким-то чудом сохранились его схематичный план и описание. Конечно, с архитектурной точки зрения в нем ничего примечательного не замечалось, зато тут происходило так много значительных событий и гостило такое количество известных в России людей, что описать дом, хотя бы в общих чертах, просто необходимо.
Располагался он в центре усадьбы, на возвышенном крутом склоне, и был сложен из добытого на месте камня-дикаря. Крышу покрывала красная татарская черепица. Над тянувшимся вдоль склона фасадом выдавался ризалит с мезонином на две комнаты -кабинет и библиотека хозяина. Внизу насчитывалось семь комнат. Окна смотрели на южную сторону и радовали глаз обилием света и совершенно великолепными видами на сбегавший к морю парк, сразу три (собственные!) бухты в скалах и невероятно красивые очертания форосской горной гряды.
Шесть лет спустя после Варвары в Мшатке родились с небольшим перерывом сыновья Сергей (1874-1961), а за ним Иван (1877-1933). Супруги были счастливы в детях, родственниках, друзьях. Николай Яковлевич много и плодотворно работал, жена Ольга Александровна, урожденная Межакова (1838-1909) воспитывала детей и вела дом. Кроме своих пятерых, при них постоянно жили сирота Алексей Зреляков, гувернантка Елизавета Польнер и младшая сводная сестра Ольги Александровны - Мария Александровна, искусная мастерица, вышивальщица бисером, занимавшаяся также росписью по фарфору. Обе они происходили из Вологды, из почтенного дворянского рода Межаковых и приходились внучатыми племянницами святителю Игнатию Брянчанинову.
Через два года в гости к Данилевским приехал давний друг философа Н. Н. Страхов и стал свидетелем первых преобразований в их новой обители. "Мшатка им кажется еще красивее, чем мне, - сообщает Страхов в Петербург. - Они с большой живостью видят ее в ее будущем. Видят, когда там-то то-то будет посажено, где подрастут кипарисы, там будут дорожки и т. д. Николай Яковлевич ежедневно и с великой страстью трудится над созданием и украшением этой будущей Мшатки; на это устремлены все его мысли".
Очень скоро этот ухоженный и украшенный трудами семьи уголок Крыма становится точкой притяжения, еще одним важным духовным центром на карте России, из которого с нетерпением будут ждать вестей и внимательно прочитывать все, что появится из-под пера замечательного мыслителя. Это "заочное" влияние взглядов и суждений Данилевского явственно просматривается в творческих биографиях Аполлона Майкова, Федора Достоевского, Льва Толстого, Афанасия Фета, Ивана Аксакова, выявляется в огромном и не до конца изученном эпистолярном наследии Страхова. Остается неизвестной переписка самого Николая Яковлевича с родными и друзьями. Ждут своей публикации письма к Майкову и Григорьеву.
Шаг за шагом, пробираясь сквозь даль времен и пыль забвения, каждый раз приходится сожалеть о тех, кто ленив и нелюбопытен, кому все равно, что было и будет на этой земле. Почему так прочно забыта Мшатка?! Ведь именно здесь были написаны основные экономические и политические статьи Данилевского, в том числе знаменитое "Горе победителям" - отклик на события Балканских войн. Тут ему пришлось возглавить комиссию для составления правил о пользовании проточными водами в Крыму.
И все это делалось как бы между прочим, в перерывах в служебных занятиях по рыболовству и беспрерывных трудах в усадьбе, которые скорее хочется назвать не обязанностями помещика, а опытами естествоиспытателя и ботаника, т. к. уже в 1870 году им был задуман фундаментальный труд "Дарвинизм. Критическое исследование". В нем ученый, после ряда лет раздумий, побуждаемый своими друзьями Н. Н. Страховым и Н.П.Семеновым, все же решился доказать "несостоятельность Дарвиновой гипотезы во всех ее частностях и даже в тех основаниях, из коих она возникла". Вывод был весьма категоричен: "Измышленный Дарвином естественный отбор не существует, не существовал и не может существовать <...>, подбор искусственный несомненно существует, хотя значение его было чрезмерно увеличено в пользу здания, которое имело быть воздвигнуто на его основании"; и, наконец, мысль, которая более всего занимала его как православного философа: дарвинизмом устраняется "мистицизм законов природы, мистицизм разумности мироздания. А если разумности, то, конечно, и сам разум, как божественный, так и наш человеческий, устраняется или является одним из частных случаев нелепости, бессмысленности, случайности, которые и остаются истинными, единственными господами мира и природы". Как и все предшествующие фундаментальные труды ученого, этот являлся вызовом общественному мнению. Среди поклонников англичанина были не только ученые-материалисты, но и философ-идеалист В. С. Соловьев и естествоиспытатель К. А. Тимирязев. Но и сомневающихся было тоже немало, ибо, как говорил Данилевский, "человек так устроен, что он никогда не отказывается от своего права мыслить независимо, если вообще может мыслить. Тут не страшат его никакие авторитеты".
Для того чтобы опытным путем проверить выводы Дарвина, Данилевскому пришлось пересмотреть груду научной литературы и завести у себя обычное для английских ферм хозяйство с традиционным для нее набором животных, растений, вплоть до привычных там и "служивших украшением сосен, боярышника, роз, анютиных глазок, георгинов и гиацинтов". Но кроме этого хозяин Мшатки завез к себе сотни редчайших растений, в том числе неизвестные англичанину и потому не вошедшие в систему его доказательств.
За каких-нибудь 15 лет на каменистой почве было акклиматизировано до трехсот видов деревьев и кустарников с разных концов света: посажены редкие экземпляры киликийской, кефалонской, калифорнийской пихты, гвинейские кипарисы, североамериканские токсодиумы, липоцедрумы, целые рощи разнообразных по видам сосен, таких, как, теперь единственные на южном берегу, сосны Жеффрея и Бунге. В саду бесконечно что-нибудь черенковалось, сращивалось, подвивалось.
"Садолюбием", - как однажды выразился Страхов, - были "заражены" все члены разросшейся семьи Данилевского. Особенно славился фруктовый сад, за которым ухаживали мальчики, познавая азы ботаники и цену труда, ведь недаром Николай Яковлевич считался самым крупным в России поборником воспитательной системы французского философа-утописта XVIII века Ш. Фурье. Дети, по его мнению, должны "заниматься производительным трудом без всякого внешнего побуждения, соперничая в соревновании и по собственному желанию обучаясь земледельческим работам".
Еще в раннем детстве между мальчиками распределили фруктовый сад. Старшему - Николаю досталось 600 саженей земли, среднему, Сергею - 400 саженей, младшему, Ивану - 200. "Создавая продукцию и давая доходы, они будут думать, что развлекаются", - считал их отец и воспитатель.
По воспоминаниям потомков, изысканные сорта груш: Фердинанд-Бере, Бере-Александер, Фердинанд-Дюшес были настолько хороши, что закупались фирмой братьев Елесеевых для своих столичных магазинов. Не меньшее удовольствие доставляли плантации черешни, персиков, инжира, крупная сладкая филиппинская шелковица, росшая прямо под окнами дома, и съедобные плоды фисташки, которую прививали к диким крымским деревьям. Этому фруктовому великолепию ничуть не уступали деревья с "золотыми плодами" - кавказская и японская хурма.
Сад был так тщательно возделан и научно обоснованно ухожен, что даже спустя столетие, оставшись без помощи людей, всеми силами сопротивлялся гибели. Страсть, с какой предавались садоводству в семье Данилевских, стала известна далеко вокруг. В Мшатку, когда по приглашению, а чаще всего без него, приезжали многие окрестные помещики со своими чадами и домочадцами, с садовниками и виноградарями, не говоря уж о сменявших друг друга родственниках и друзьях, таких как Н. Н. Страхов - издатель Толстого, Достоевского, Фета, или известный государственный деятель, сенатор, автор капитального труда "Освобождение крестьян и царствование императора Александра Второго", Н. П. Семенов (1823-1904) и его брат путешественник и натуралист П. П. Семенов-Тян-Шанский (1827-1914).
Дом был открытый и гостеприимный. В этом отношении его хозяин, так же, как Толстой и Фет, занимал самую активную общественную позицию, чтобы "севши на землю", усиленным трудом и личным примером, "а не мошенничеством" строить образцовое поместье с целью доказать, что опорой сильного государства являются не нищий раб, не высокородный сибарит, а крепкий, зажиточный средней руки хозяин, сам работающий на земле и заражающий культурой труда и быта всех окружающих. Вероятно, на этой почве подружилась и даже впоследствии породнилась с Данилевскими семья генерал-фельдмаршала Д. А. Милютина (1816-1912). По его примеру она тоже осела на земле в своем крымском имении "Симеис" и, пользуясь советами естествоиспытателя, ценою неимоверных усилий, превратила пустующие земли в цветущий сад. В глубине души бывший фурьерист оставался неисправимым мечтателем, ему все время хотелось организовать "феланстерий" из числа близких ему по духу людей. Однажды этой идеей соблазнился эстонский художник, академик живописи Иохан Келер (1826-1899). Попытался, но очень неудачно, организовать в Крыму колонию для эстонских учителей. Куда более плодотворными оказались его творческие усилия и педагогические способности.
Начиная с 1872 года, он стал регулярно приезжать в Мшатку и создавать здесь многочисленные наполненные романтическим пафосом пейзажи с натуры. Они-то и принесли художнику подлинную славу и звание академика. Моделями для его картин служили дети Данилевских и приемыш Алеша. Ему Келер помог подготовиться к поступлению в Академию Художеств. Рисующего на заборах Вологды способного мальчика заприметила находившаяся там Ольга Александровна. Она обласкала ребенка и взяла его себе в семью. Поступив в Академию, Алексей Иванович Зреляков (1856-1927) посещал мастерские Чистякова и Савинского, где считался одним из самых талантливых студентов. Товарищи очень любили рисовать с него портреты, известные по творчеству М. Врубеля, В. Серова, В. Савинского. Однако, закончив обучение в 1884 году, Зреляков больше не смог писать из-за прогрессировавшей с каждым годом врожденной болезни глаз и опять вернулся в Мшатку.
Одно время загорелся мыслью приобрести Мелас поэт Аполлон Майков, поручив своему другу осмотреть продававшееся с торгов бывшее имение поэта А. К. Толстого. Тот ему отсоветовал: "Мелас место красивое, дом большой - целый замок с 4 башнями, но требует исправлений. Воды нет, и потому разводить плодовый сад трудно". Лет пять Данилевские уговаривали еще одного своего друга, крестного отца Веры и Сергея, профессора-ориенталиста В. В. Григорьева (1816-1881), купить продававшееся по соседству небольшое имение Говорова. Желая соблазнить красотой места, они советовали ему сходить на выставку Келера, где на одной из его картин были изображены окрестности его будущей усадьбы. "Только не пугайтесь, - предупреждал на всякий случай Николай Яковлевич, - потому что скалы-камни и всякие неудобства для хождения, наполняющие его сюжет, не в Мшатке, - а из Мшатки рисованы, и потому могут только усладить глаз своей живописностью, а не утруждать ноги своею головоломностью". Сделка не состоялась по причине внезапной кончины Григорьева. В конце концов эта земля вместе с говоровским домом перешла к Данилевским и досталась по наследству младшему сыну Ивану Николаевичу.
Между тем на Мшатку надвигалась беда. В начале 1880 года, сначала в имении Раевских "Теселли", а затем и в самой Мшатке появилась завезенная из Америки болезнь виноградников - филлоксера. "Я хоть и продолжаю пребывать в Мшатке, - сообщал Данилевский другу, - но мирное житие из нее улетело, и наступило время брани. Мшатка и ее окрестности полны воинами христолюбивыми до края и даже через край переливаются". Никакие уже испробованные средства не помогали. Оставался один выход, считал ученый, выбирать из земли до последнего корешка лозу и сжигать ее. "Скоро, скоро водворится в доме отчем пустота - то есть мерзость запустения на Абильбахе. Вот что натворила крошечная и гнуснейшая филлоксера. Лучше бы не рождался Колумб на свет Божий", - в сердцах произнес Николай Яковлевич, заканчивая письмо. Было от чего упасть духом: виноградники были основным источником существования семьи. Однако, как это бывало и раньше, в минуты опасности, Николай Яковлевич проявил себя несгибаемым воином и выиграл битву.
Воспоминания современников и близких ему людей донесли до нас чрезвычайно привлекательный образ ученого. Лучше многих знал его друг юности П. П. Семенов-Тян-Шанский. Рассказывая о прошлом, называя среди общих друзей имена М. Е. Салтыкова-Щедрина, И. Мея, Ф. Достоевского, А. Плещеева, братьев Аполлона и Валерьяна Майковых, а также некоторых членов кружка М. В. Буташевича-Петрашевского, он особо выделял среди них Данилевского за "необыкновенно логичный ум, изумительную диалектику и обширную, разностороннюю эрудицию". Страхов как-то заметил, что "он мил, как дитя, но и настолько серьезен". От понравившегося ему литературного образа и яркой самобытной личности приходил в восторг. Или наоборот, что-то не воспринимая, бывал категоричен до упрямства. В письмах Страхова к Толстому, Достоевскому, Фету Данилевский упоминается в качестве заинтересованного читателя. Их новые произведения приходили в Мшатку тотчас по выходе в свет, особенно книги Толстого. По его "Азбуке" учились все младшие дети, но их отцу больше всего нравилась "Анна Каренина".
Бесстрашный в своих научных и публицистических оценках, он был до крайности застенчивым в быту, при встрече с незнакомой дамой тут же краснел. С трудом заставлял себя надевать фрак, в котором казался себе толстым и неуклюжим. Однажды на приеме в Ливадии Д. А. Милютин, встретив бразильского императора Дона Педро II, имевшего вид старца (хотя ему было с небольшим 50 лет), с седой окладистою бородой, высокого роста и довольно тучного, сразу же вспомнил своего крымского соседа и приятеля Н. Я. Данилевского, похожего на него не только наружностью, но и манерами. "С государем и императрицею он обращался как с близкими, давнишними друзьями", - записал у себя в дневнике Милютин. Кто знает, как повел бы себя мшатский отшельник, доведись ему встретиться с царскими особами, но то, что он был совершенно доступен всем, кто с ним соприкасался - садовникам, солдатам, рабочим, своим соседям по имению - факт вполне достоверный. Присущая же ему с возрастом тучность, увы, являлась следствием тяжелого заболевания сердца, которое преждевременно свело его в могилу.
И все же самым лучшим из портретов Данилевского стала сама Мшатка. Она - "ландшафт души" своего создателя, самозабвенно влюбленного в мир природы, проекция чувств и переживаний почти пантеистических. Неслучайно Достоевский, ссылаясь на новую книгу Данилевского, - вероятно имея в виду "Дарвинизм", - говорил, что "все творения обладают даром сознания, не одни только люди, но и животные и даже растения".
Сокровенной и особо любимой частью усадьбы был, конечно, парк. Внимательное знакомство с растительным миром и художественным содержанием той или иной композиции позволяет нам видеть в них отражение философских взглядов Данилевского на природу и отдельные человеческие сообщества, которые в "России и Европе" обозначены им как "культурно-исторические типы". Косвенным подтверждением этому служит схематический план, нарисованный его внучкой - Татьяной Ивановной; она последняя из тех, кто знал и любил в Мшатке каждый уголок.
На схеме ею указаны основные угодья усадьбы, местонахождение домов, семейное захоронение, где крестом помечена каждая могила и, что очень важно, названы многие уголки парка и малые формы архитектуры. Отметим несколько из указанных ею топонимов: Пирамиды, Каменный сад, Весенний сад, Гефсиманский сад, Кипарисовый зал, Мавританский фонтан, Ключевой источник. Разве эти названия не символизируют разработанные Данилевским конкретные типы цивилизаций? Следует полагать, что Пирамиды, расположенные в ста метрах выше бывшего дома, есть ни что иное как образ египетской цивилизации. Недалеко от них находились россыпи камней в сочетании с огородными культурами и древесными растениями, вывезенными из Китая. Они, верно, напоминали собой о стране, которая дала миру никем не превзойденную культуру земледелия. "Весенний сад", возможно, ассоциировался с ассирийско-вавилонским типом. Его три крохотные террасы под домом были до отказа заполнены розами, ирисами и тюльпанами самых разнообразных сортов и оттенков. Фоном для них служил цветущий по весне миндаль. Древние называли подобные сады "Эдемом". Культ весны и розы имел повсеместное распространение в садово-парковом искусстве у всех народов мира, особенно в южных странах, но здесь, в Мшатке, он был окрашен еще одним эстетическим смыслом, который следует искать в любимой обитателями усадьбы поэзии Хомякова, Тютчева, Майкова и Фета.
С Аполлоном Майковым поддерживалась личная связь, Фет же упрямо "прививался" в Мшатке неизменным его поклонником и ценителем Н. Страховым В каком растительном оформлении являлись индийский и иранские типы, что это были за плоды, цветы, деревья, а быть может, скалы, фонтаны или иные малые формы, сейчас трудно сказать, но вот еврейский тип, с которым Данилевский связывал "развитие религиозной идеи единого Бога", наверняка раскрывался в теме "Гефсиманского сада" с его водопадом, оливами, кипарисами, в невысокой каменной ограде, за которую "Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его" (Евангелие от Иоанна 18, 1).
Любимым местом отдыха самого Данилевского был Кипарисовый зал. Уголка, лучшего для воссоздания образа Древней Греции с ее идеей красоты, было не сыскать. Эту почти плоскую, вытянутую к северу поляну, ограниченную с боковых сторон колоннами пирамидальных кипарисов, легко вообразить где-нибудь у подножия Парнаса. Незабываемое впечатление оставляет она на закате, когда обнаженные белые отроги местной горы Бахрья начинают пылать огнем.
Какой метафорой представал в воображении философа римский тип, давший миру "право и политическую организацию", - над этим вопросом стоит подумать, ибо он служил ему предметом углубленного изучения там, где прогнозировалось будущее политическое устройство славянского содружества. Нам представляется, что этим местом могли быть собственные кабинет и библиотека ученого, в которой, судя по описаниям, хранились редчайшие издания по этому разделу.
Далее - Мавританский фонтан, как бы парафраз аравийского культурно-исторического типа, почитавшего воду драгоценнейшим даром Аллаха.
Существеннейшим результатом германо-романской цивилизации Данилевский считал науку о природе. А где, как не в плодовом саду - этой лаборатории всех европейских естествоиспытателей, формировались и опытным путем проверялись ее ступени и фазисы "собирания материалов, искусственные системы, части эмпирических законов, общий рацональный закон".
В парке нашлось место представителям "не вполне проявившим себя" мексиканской и перуанской цивилизаций - целым зарослям стелющейся опунции, юкки, агавы.
И, наконец, самый интригующий вопрос: как раскрылась тема, ради которой замышлялась "Россия и Европа"? Ее последние главы - горячее, импульсивное иносказание во славу славянства - сродни образному строю сочинений ранних славянофилов. Недаром книга заканчивается стихотворением Хомякова "Ключ". Ключ, питающий сердце России - эзотерический знак "русского Логоса". Сердцем цветущего вертограда Мшатки, питавшим жизнь людей и растений, считался местный ключевой источник Чохрах. Он наполнял с избытком бассейны, колодцы, пруд с золотыми рыбками, живительно питал многочисленные каскады и ручьи парка, но в случае обильных дождей превращался в грозную силу, активизирующую оползни. И такое случалось.
Людям, вышедшим из русской усадьбы, окружающий их большой мир всегда казался подобием привычного микрокосма. Надо было ощущать себя в средокрестии черноморской цивилизации и обладать таким же, как у Данилевского, представлением о мире, чтобы прозревать свой Новый Иерусалим, свой Царьград сквозь магический кристалл выстроенной им Мшатки.
Нет, не забытым Богом и людьми был тогда этот маленький уголок Крыма. Мысль острая, обжигающая устремлялась отсюда на север. На берегах Невы к ней чутко прислушивался Достоевский. Ради нее в 1885 году совершили в Мшатку паломничество Лев Толстой и Иван Аксаков. О чем они говорили с крымским отшельником? О вечном "восточном вопросе" и загадочной славянской душе, о вере в бессмертие души, о тайне мироздания?
Почему Данилевский так и не закончил свое критическое исследование дарвинизма? Ведь со времени написания им первого тома прошло целых пять лет. Не смог или не захотел, дерзнув "приподнять покрывало, скрывавшее лик истины", и пораженный "грозным ее величием"?
7 ноября (ст.ст.) 1885 года он внезапно скончался в Тифлисе, возвращаясь после очередной экспедиции на озеро Гохча. Похоронили его в Мшатке 16 ноября (ст.ст.). С дорогим усопшим приехал проститься граф Д. А. Милютин с дочерью Олей. Вечером он сел за дневник и записал следущие строки: "Познакомившись с Н. Я. Данилевским еще в то время, когда моя семья проводила лето в Меласе (1872 г.), в близком соседстве с Мшаткой, я ценил его как человека прямого, честного, образованного и примерного семьянина. Он оставил семью в положении довольно стесненном. Доходы с имения (Мшатки) почти прекратились с истреблением его виноградников, зараженных филлоксерой, благодаря бывшему соседу его Раевскому. Семья Данилевских жила в полном смысле слова патриархально, скромно и гостеприимно. Вдова, предполагая проживать и впредь в своем безмятежном затишье, к которому так был привязан покойный Николай Яковлевич, пожелала и тело его удержать при себе в Мшатке. Оно было погребено сегодня, с обычным обрядом, в саду, посреди площадки, окруженной кипарисами, где покойный намеревался построить небольшую беседку для своих ученых занятий".
Эта смерть явилась неожиданным и страшным ударом для всех близких друзей, но более всего для Страхова. Ведь за месяц до нее вышел отредактированный им долгожданный первый том "Дарвинизма". Из-за болезни Николай Николаевич не смог сразу приехать в Мшатку и появился тут только в конце мая 1886 года уже в качестве душеприказчика покойного. Ему предстояло разобрать его бумаги, среди которых обнаружилась "одна глава для 2-го тома "Дарвинизма" и несколько маленьких отрывков общего философского содержания". Сообщая об этом факте Льву Николаевичу Толстому, Страхов предполагал, что "эти отрывки должны были войти в последнюю главу, о которой Н. Я. много думал и говорил, но которой к несчастью не написал. Это было бы нечто вроде естественного богословия, но без сомнения очень остроумное, блестящее строгостью и определенностью мысли ". Только благодаря мужеству, энергии и неустанным заботам Ольги Александровны сохранилась Мшатка и поднялись на ноги младшие дети, получили образование, обзавелись семьями. Ей будет суждена долгая жизнь. Долгая жизнь и многие печали. Справится она с упадком хозяйства, дождется появления внуков и 23 февраля 1909 года упокоится рядом с мужем в том же Кипарисовом зале. Высший Судия избавит ее от вида разоренного родного гнезда, когда во время революции сгорит дом вместе с библиотекой, архивом Николая Яковлевича и, похоже, что со всеми рисунками Алексея Зрелякова, который также закончит свои дни в Мшатке. Никогда не узнать верной подруге философа, как выгонят, пустят по миру и сделают изгоями общества их детей и внуков, опустошат некогда прекрасные сады и виноградники и затопчут могилы.
Ее старший сын Николай Николаевич, закончив тот же знаменитый Александровский лицей, что и отец, служил на ниве статистики. Внук пошел по стопам деда и много лет работал ученым-ихтиологом в Керчи. Их потомки продолжили род Данилевских в России. Крымчане хорошо знали москвичку Валентину Яковлевну Данильченко, она каждый год участвовала в научных чтениях, посвященных памяти ее прадеда, и охотно занималась просветительской работой.
Средний сын - Сергей Николаевич, полковник Ингерманландского гусарского полка, до конца сохранил верность присяге и закончил свою жизнь в изгнании в Париже. Относительно благополучно сложилась судьба дочерей, обе вышли замуж за врачей и дожили до преклонных лет.
Наиболее трагично протекала жизнь младшего сына. Иван Николаевич, ялтинский мировой судья, первым браком был женат на Ольге Карловне Гершельман, которая умерла от родов и была похоронена вместе со скончавшейся вскоре дочерью на семейном погосте. Вторым браком он женился на воспитаннице Александровского института благородных девиц, прекрасной музыкантше Инне Николаевне фон Клаус (1888-1927), племяннице философа-богослова В. А. Тернавцева (1866-1940).
Спустя 50 с лишним лет в Крым решились приехать их потомки. Ныне живущая в Германии Инна Pay вспоминала: "В 1983 году я с мужем и моей мамой - Татьяной Ивановной Данилевской, уроженкой Ялты, приезжала на Южнобережье. С ее помощью мы разыскали наше родовое имение Мшатку и в нем Кипарисовый зал, где покоится прах Данилевских: Николая Яковлевича, Ольги Александровны, моей бабушки Инны Николаевны, урожденной фон Клаус (я названа в ее честь и очень на нее похожа), и других близких. Некогда "Кипарисовый зал" был окружен каменной стеной бутовой кладки. Вход находился с юга (со стороны моря), с массивными резными воротами, покрашенными серебряной краской, как и оградительная проволока, проложенная по верху стены. Между кипарисами и стеной была протоптана круговая дорожка - Виссарионова тропа (друг Ивана Николаевича - Виссарион Модестович Писемский; похоронен здесь же).
Теперь перед нами была забетонированная площадка и никаких признаков могил. Мы с мужем, склонив головы, стояли и слушали печальный рассказ мамы. Ее голос звучал тихо и напряженно. Ей тяжело было вспоминать, как после революции разогнали всю семью Н.Я. Данилевского. Дольше всех в имении оставалась семья Ивана Николаевича. Его жена, моя бабушка, Инна Николаевна очень болела туберкулезом, и двигать ее с места было нельзя.... Тем не менее красногвардейцы каждый раз, врываясь в дом, грубо кричали: "Когда ты сдохнешь?!" и стучали прикладом по спинке кровати, на которой медленно умирала моя еще молодая бабушка. В то трагическое время семью начали высылать из дома как "лишенную прав". Все ютились в наспех построенном самим дедом доме, а так называемый усадебный "говоровский" дом, где еще недавно резвилась моя мама со своей сестрой Ириной, пустовал. 13 марта 1927 года моя бабушка скончалась на руках моей мамы. Деда не было дома. Он работал штукатуром в Форосе. Вернувшись домой, он увидел свою плачущую дочь и жену с пятаками на глазах.... Утром они вырыли могилу в Кипарисовом зале, бережно уложили тело и предали его земле..
Как только бабушка умерла, мама моя и дедушка были вынуждены покинуть родные места. Расставаться с дорогими могилами было очень тяжело. Уходили, рыдая. Провожала их вдова Абабе, которую некогда по татарскому обычаю для своего друга Халила воровал мой дед. "Я помню, как она, хромая от роду, стояла, горько плакала и тихо причитала нам в след", - вспоминала мама.
Из Ялты деда выслали за пределы Крыма раз и навсегда. Мама моя еще некоторое время жила у своей бабушки Евгении Александровны Тернавцевой-Клаус в Ялте, на улице Морской, в доме № 4".
Впечатлительная, ранимая девочка-подросток острее других переживала изгнание из рая своего счастливого детства. Спасала горячая вера в Бога. Ей как никому другому стали близки слова сказанные святителем Игнатием (Брянчаниновым): "Господь, изгнав человека на землю из рая, вселил его сопротив рая сладости (Быт. 3, 24), чтоб он, непрестанно обращая взоры к раю и вместе питаясь надеждою возвращения в рай, пребывал в непрестанном плаче покаяния". Татьяна Ивановна, даже выйдя замуж и имея детей, так никогда и не смогла приспособиться к новой жизни. После смерти сына она с сердечной радостью приняла монашеский постриг с именем Игнатия, в память великого молитвенника своих предков.
Вновь заговорили о Николае Яковлевиче Данилевском в начале 1990-х годов в связи с трагическим распадом братства славянских народов, когда в мире нарушилось равновесие в стратегическом и геополитическом балансе сил, а это, как и предсказывал Данилевский,- в конечном итоге может привести к глобальным войнам и уничтожению человеческой цивилизации. Теперь начали переиздавать основные политические философские труды ученого и публиковать о нем статьи. В Ялте ежегодно организуются международные чтения, посвященные памяти Н. Я. Данилевского. Есть надежда, что, наконец, будет приведено в надлежащий порядок семейное захоронение и возникнет, как это было намечено, часовня.
Верится, что появится на этой земле человек, увлеченный "садолюбием", и возродит знаменитый зеленый оазис, приведет сюда детей, научит их ухаживать за садом, и это будет наилучшим венком его гениальному создателю. Хочется в это верить, а иначе, - зачем жить в Крыму.
|
