Мемориальная доска в честь Адама Мицкевича
В Евпатории выдающийся польский поэт Адам Мицкевич впервые в жизни увидел волшебную экзотику Востока. Город сравнительно недавно перешёл под власть Российской империи и ещё сохранял черты средневекового татарского поселения. Узкие извилистые улочки, в которых- легко заблудиться, приземистые домишки, которым по двести, а то и по триста лет, непонятный европейцу язык местных жителей. Повсюду в голубое небо устремлены минареты, с высоких балконов которых голосистые муэдзины созывают верующих в мечеть... Кажется, будто именно здесь, а не в далёкой Персии, были написаны знаменитые восточные сказки "Тысячи и одной ночи".
26-летний поэт вдыхал целебный воздух степного Крыма и упивался свободой. Ведь незадолго перед этим в городе Вильно (теперь Вильнюс, столица Литвы) он, преподаватель местной гимназии, был посажен в тюрьму - за участие в запрещённом властями студенческом кружке. Через полгода Мицкевича выпустили на поруки, но затем велели оставить Польшу и ехать в Петербург, в распоряжение министерства народного просвещения. Там ему предложили на выбор несколько гимназий в разных городах - он выбрал Ришельевскую в Одессе.
Поэт купил волчью шубу и тёплое бельё. Три недели ехал по снегу на санях. В феврале 1825-го прибыл в "южную Пальмиру". 44-летний попечитель Одесского учебного округа граф Ян Витт заявил, что вакансий нет. Посоветовал ждать. Мицкевич поселился в здании гимназии, на углу Дерибасовской и Екатерининской улиц. Получал жалованье, но не преподавал. Посещал литературные салоны, раздавал автографы. Влюбился в 31-летнюю красавицу Каролину Собаньскую, правнучку французской королевы Марии Лещинской, и стал её любовником. Впрочем, она уже шесть лет была сожительницей графа Витта. Поэт, потеряв голову от страсти, посвятил Каролине стихотворение "О если б ты лишь день в душе моей была" - страстное любовное признание.
В июне 1825 года унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка Иван Шервуд отправил в Петербург донос. В нём говорилось, что на юге империи существует тайное общество. Письмо попало в руки императора Александра I. Над Виттом нависла угроза, ведь кроме учебного округа он возглавлял также местную тайную полицию. Получалось, что граф прозевал у себя под носом заговор. Витт решил немедленно исправить положение - выявить бунтовщиков, а Мицкевича использовать как приманку.
Он попросил свою сожительницу заманить поэта в Крым. Считал, что там, в горах, вдали от людских глаз, заговорщики наверняка попробуют выйти на связь с недавним узником. Расчетливая светская львица потребовала за услугу яхту. Витт купил.
Судно назвали "Каролина". Собаньская показала яхту Мицкевичу и предложила совершить путешествие в Крым. А чтобы поэту не было скучно, пригласила в поездку своего старшего брата Генриха Ржевусского, литератора, которого позднее увенчают титулом "польский Александр Дюма". Для надзора за опальным поэтом Витт взял с собой агента тайной полиции Александра Бошняка. Его представил Мицкевичу натуралистом, специалистом по насекомым. Оставив одесский порт, яхта взяла курс на Евпаторию.
Первое крымское впечатление - полуостров Тарханкут, который среди моряков приобрёл славу "мыса бурь". Мицкевич застал тут штиль. Со временем он написал сонет "Штиль. На высоте Тарханкут".
Затем яхта попала в сильный шторм, длившийся двое суток. Волны отчаянно качали лёгкое судёнышко, едва не опрокинув его. В сонете "Буря" поэт запечатлел рискованную ситуацию, в которой оказались пассажиры "Каролины".
В лохмотьях паруса, рёв бури, свист и мгла...
Руль сломан, мачты треск, зловещий хрип насосов.
Вот вырвало канат последний у матросов.
Закат в крови померк, надежда умерла.
Наконец, преодолев все преграды, путешественники ступили на евпаторийский берег.
У кромки воды их встретил городской голова Хаджи-Ага Бабович, заранее предупреждённый о прибытии важных гостей из Одессы. Он окружил путников вниманием и заботой, пригласил в свою усадьбу "Ган-Яфа" на Караимской улице. Генрих Ржевусский вспоминал: "Восточный обед, которым нас угостили, приправленный милой душевностью доброго Бабовича, оригинальным
обаянием его жены и дочек, сияющих красотой и алмазами, простодушной радостью этих девушек, а потому ещё, что мы были особенно голодны, показался нам превосходным. Огромные оплетённые жбаны со светло-розовым вином из его виноградника утолили нашу послеобеденную жажду".
Затем Мицкевич и Ржевусский захотели осмотреть караимский храм. Бабович сообщил, что кенаса расположена в соседнем квартале, и взялся проводить их. По дороге друзья попросили своего провожатого научить их нескольким приветственным фразам на древнееврейском языке (на нём написаны священные книги караимов).
Знакомясь со старшим газзаном (караимским священником) Иосифом-Соломоном Луцким, гости поздоровались по-древнееврейски. Газзан был тронут и в ответ произнес несколько фраз по-польски. Мицкевич и Ржевусский переглянулись. Невероятно! Каким образом обитатель маленького крымского городишка, где, кажется, никогда и не ступала нога поляка, мог научиться свободно разговаривать по-польски?
Иосиф-Соломон объяснил, что родился неподалёку от Львова. В те времена Львовщина входила в состав Речи Посполитой, поэтому польский язык для него - один из языков детства. Далее выяснилось, что старший газзан интересуется польской литературой и немного знаком с творчеством Мицкевича. Известие о том, что в далёкой Евпатории, куда они доплыли с таким трудом, знают его стихи, потрясло поэта.
Священнослужитель поинтересовался, кого из польских писателей Мицкевич считает своим учителем. "Станислава Трембецкого", - был ответ. Иосиф-Соломон сказал, что тоже очень любит этого поэта и даже перевёл на древнееврейский язык несколько его стихотворений. "И стали мы с ним, - писал Генрих Ржевусский о новом знакомом, - сердечными друзьями".
Словом, Мицкевичу понравилась Евпатория. Правда, сам он, вслед за своими спутниками, называл её по-другому: Козлов. Это переиначенное на русский лад прежнее название города - Гезлёв.
На следующий день путешественники разделились. Витт и Собаньская остались в Евпатории (чтобы не пугать заговорщиков, которые "выйдут" на Мицкевича), а поэт в приятном обществе Ржевусского и под неусыпным наблюдением Бошняка продолжил знакомство с Крымом. Троица села в кибитку, заранее приготовленную Бабовичем. Отъезд из города Мицкевич запечатлел в сонете "Вид гор из степей Козлова". Поэт побывал в Бахчисарае, бывшей столице Крымского ханства, где спал на диване последнего хана Шагин-Гирея и играл в шахматы с его бывшим ключником. Поднялся в караимский город-крепость Чуфут-Кале, побывал на Чатыр-Даге, посетил Алушту, с вершины Аю-Дага любовался морским прибоем. Затем путешественники вернулись в Евпаторию, откуда вся пятёрка на яхте поплыла в Одессу.
По возвращении домой Собаньская охладела к Мицкевичу. Тем более, на горизонте появился новый ухажёр... Обиженный поэт откликнулся несколькими язвительными стихотворениями. В частности, писал:
Пренебрегаешь мной! Уже погас твой пыл?
Но он и не горел. Иль стала ты скромнее?
Другим ты увлеклась. Ждёшь золота краснея?
Но прежде я тебе за ласки не платил.
Вскоре после завершения поездки Мицкевич заглянул в канцелярию Витта, чтобы узнать, когда же он сможет начать преподавание в Ришельевской гимназии. В приёмной увидел своего недавнего знакомого - "натуралиста" Бошняка. Правда, теперь на нём был полицейский мундир с орденами. "Да кто же, наконец, этот господин? - спросил потрясённый поэт у Витта. - Я полагал, что он занимается только ловлей мошек". Граф захохотал: "О да, он нам помогает в ловле мошек всякого рода". А что же, спросите, хитроумный план генерала? Он провалился. Члены тайного общества не пытались установить связь с поэтом. Чтобы оправдать потраченные на круиз деньги, Витт повернул дело так (и написал об этом в рапорте в Петербург), будто целью поездки была проверка, не связан ли Мицкевич с заговорщиками. И аттестовал вчерашнего арестанта как человека вполне благонадёжного. Такая характеристика пригодилась поэту. Его отозвали из Одессы и назначили чиновником в канцелярию московского генерал-губернатора Дмитрия Голицына.
Впрочем, был у этой поездки и ещё один результат. Пожалуй, главный. Вдохновлённый увиденным, Мицкевич написал цикл "Крымские сонеты", ныне считающийся одним из шедевров мировой поэзии. Сборник с этим циклом был издан в Москве в декабре следующего 1826 года с авторским посвящением: "Товарищам путешествия по Крыму".
Дом Хаджи-Ага Бабовича по Караимской улице, 53 сохранился до наших дней. На его фасаде в 2002 году установили мемориальную доску с надписью:
"Здесь, в доме главы крымских караимов Хаджи Аги Бабовича, 27-28 июня (9 - 10 июля по н. ст.) 1825 года останавливался великий польский поэт Адам Мицкевич (1798-1855)".
Вскоре это старинное здание, возраст которого превышает 200 лет, откроет новую страницу своей истории. В его стенах оживут тени тех, кто гостил здесь жарким летом 1825 года. Дом превратится в Музей Адама Мицкевича - первого выдающегося поэта, посетившего Евпаторию.
к началу страницы
Император Александр I в Евпатории
В усадьбе евпаторийского городского головы Хаджи-Аги Бабовича "Ган-Яфа" побывало немало знаменитых людей. Но самым титулованным из них оказался царь Александр I, вошедший в историю как победитель французского диктатора Наполеона в войне 1812-1814 годов.
Это был первый русский монарх, приехавший в Евпаторию, и второй, побывавший в Крыму. До него на полуостров приезжала только Екатерина II - бабушка Александра I. Летом 1787 года она решила осмотреть свои новые владения, в том числе и Крымский полуостров, присоединённый к Российской империи незадолго перед этим, в 1783 году. В сопровождении польского короля Станислава Августа, австрийского императора Иосифа II, французского посла графа Сегюра, князя Григория Потёмкина и многочисленной свиты царица побывала в Перекопе, Бахчисарае, Севастополе, Симферополе, Судаке, Старом Крыму и Феодосии. Крымский вояж Екатерины стал вехой и в истории Гезлёва, хотя сам город государыня не посещала. Зато она велела переименовать его в честь непобедимого царя Митридата VI Евпатора, который в древности контролировал все приморские города в Крыму. Говорят, императрица воскликнула, имея в виду Гезлёв: "Этот город подчинили себе Евпатор и я!". Так родилось новое название города - Евпатория.
Александр I прибыл сюда 1 ноября 1825 года. Визит был обставлен достаточно скромно. Не было ни роскошной кареты, ни бесчисленной свиты, ни многословных приветствий при въезде в город, ни радостных горожан на улицах. Император приехал из Севастополя в дорожной коляске. Его сопровождали четверо: начальник Главного штаба генерал-адъютант И. Дибич, два врача - лейб-медик Я. Виллие и хирург Д. Тарасов, а также полковник Д. Соломка. Казалось, царь сделал всё, чтобы не привлекать излишнего внимания к своему приезду.
Император побывал в караимских кенасах, ведь именно он в своё время разрешил отвести этот земельный участок под строительство молельного дома. Заинтересовавшись особенностями караимского вероучения, монарх долго беседовал со старшим газзаном (караимским священником) Иосифом-Соломоном Луцким. Затем, Приняв предложение городского головы Хаджи-Ага Бабовича, Александр Павлович отправился в его имение "Ган-Яфа" (ул. Караимская, 53), где отобедал и немного отдохнул.
После трапезы император затронул тему, ради которой, видимо, и заехал в Евпаторию. Речь шла о судьбе баронессы Юлии фон Крюднер, с которой он когда-то был дружен. Царь знал, что его давняя знакомая провела в этом уездном городишке последние месяцы своей жизни и, видимо, надеялся узнать кое-какие подробности.
Это была необычная женщина. В 1812 году, когда Наполеон напал на Россию, она предсказала скорое его падение. Когда же непобедимый француз действительно проиграл войну и был сослан на остров Эльба, баронесса предрекла, что он вскоре вернётся и начнётся новое кровопролитие, после чего установится прочный мир. Когда же и это пророчество в точности сбылось, Александр I захотел лично познакомиться с предсказательницей. Баронесса была представлена царю в июне 1815 года, между ними завязалась дружба. Они часто виделись и беседовали на религиозные темы. Правда, спустя три года монарх разочаровался в собеседнице и выслал её из Петербурга. Потом и вовсе потерял баронессу из виду.
Под вечер высокий гость и сопровождавшая его четвёрка всадников выехали из Евпатории в направлении Таганрога.
К сожалению, Хаджи-Ага Бабович не оставил воспоминаний о встрече с венценосным гостем, и мы никогда уже не узнаем, каково было самочувствие Александра I во время посещения Малого Иерусалима. Была ли у него, например, высокая температура? Казался ли он удручённым или, наоборот, выглядел бодро?
Вопросы эти вовсе не праздные. Дело в том, что по официальной версии, за четыре дня до прибытия в Евпаторию царь сильно простудился - по пути в Балаклавский Георгиевский монастырь. Этот недуг, по утверждению придворных историков, и стал причиной его смерти, наступившей в Таганроге ровно через 19 дней после посещения Евпатории. Коль так, то в Малом Иерусалиме монарха должны были мучить признаки простуды. Однако, по воспоминаниям участников той поездки, Александр I не был болен. Он прекрасно себя чувствовал, много шутил и вообще не жаловался на здоровье. Более того, судя по всему, в Таганроге он... вовсе не умер.
Здесь кроется великая загадка, не разгаданная до сих пор. Самодержец давно мечтал избавиться от угнетавших его обязанностей главы государства. Ещё в 1817 году, находясь в Киеве, он высказал совершенно крамольную по тем временам мысль о том, что государь должен управлять страной не пожизненно, а только до тех пор, пока ему позволяют силы. "А по прошествии этого срока он должен удалиться", - многозначительно добавил монарх. Спустя два года самодержец изумил своего младшего брата Николая, наследника престола, сообщив, что тот вскоре станет императором. "Что касается меня, - уточнил Александр I, - я решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира".
Весной 1825 года самодержец вновь заговорил о желании отречься от престола. "Я скоро переселюсь в Крым, - бросил он таинственную фразу, - буду жить частным человеком". Тогда же по настоянию царя был назначен настоятелем Георгиевского монастыря в Балаклаве митрополит Агафангел. Ему были пожалованы единовременное пособие в размере 5 тысяч рублей и годовой оклад в 2 тысячи - деньги не просто большие по тем временам, но огромные. Как далее выяснится, Агафангел, которого Александр I давно знал и которому полностью доверял, был направлен в отрезанный от остального мира монастырь вовсе не случайно. Этим назначением царь сделал рассчитанный на далекую перспективу шаг. 1 сентября 1825 года монарх выехал из Петербурга в Таганрог. Официальный предлог: его жене, императрице Елизавете, врачи порекомендовали провести зиму в теплом климате. Обычно перед дальними поездками царь, сопровождаемый свитой, присутствовал на напутственном молебне в Александро-Невской лавре. На сей раз всё было иначе. Александр Павлович отправился в Лавру посреди ночи, один. Войдя, велел наглухо запереть ворота. Вместо молебна митрополит Серафим по просьбе самодержца справил панихиду - службу по умершему. Этим император словно прощался с прежней своей жизнью, с прежним собой. На рассвете, покидая столицу, оп велел кучеру остановиться у городской заставы. Привстал в коляске, обернулся и перекрестил Петербург. По всему чувствовалось, что царь расстаётся со столицей навсегда.
13 сентября монарх уже был в Таганроге. В течение месяца там шли странные приготовления, смысл которых прояснится чуть позднее. 20 октября император отправился в Крым. Посетил Симферополь, Гурзуф, Никитский сад, Ореанду. Затем - Алупку, в те времена небольшое селение, недавно приобретённое генерал-губернатором Новороссийского края графом Михаилом Воронцовым.
Знаменитого Алупкинского дворца, летней резиденции графа, тогда ещё не было. Хозяин принимал венценосного гостя в избе, до наших дней не сохранившейся.
После длительного разговора за закрытыми дверями с графом Воронцовым - даже близкий к царю Дибич не был допущен в комнату, где проходила беседа - Александр I помчался в Балаклаву. У дороги, ведущей в Георгиевский монастырь, император велел сопровождавшим его лицам ехать в Севастополь, а сам пешком отправился в святую обитель. С настоятелем Агафангелом (тем самым, что недавно был сюда назначен по настоянию государя) он о чём-то разговаривал с глазу на глаз. Беседа длилась настолько долго, что свита начала беспокоиться.
Если верить придворным историкам, именно во время посещения Георгиевского монастыря Александр I смертельно простудился. Однако врач Тарасов, описывая тот и последующие дни, вспоминал, что царь "ни мне, ни Виллие не жаловался на какое-либо расстройство о своём здоровье" и "казался совершенно здоровым, был весьма весел". Надо полагать, в Евпаторию он всё же приехал в добром здравии и прекрасном расположении духа.
Уже 4 ноября император был в Мариуполе, а вечером следующего дня вернулся в Таганрог. И вдруг спустя две недели - ошеломившее всех сообщение о смерти царя в возрасте 48 лет. Свита императора, увидевшая государя уже лежащим в гробу, обратила внимание на то, что усопший не очень-то похож на себя. Тогда князь Пётр Волконский велел запаять гроб и больше его не открывать. В таком виде скончавшегося повезли в Петербург. Рассказывают, когда по требованию матери Александра I, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, гроб всё же открыли, она воскликнула: "Не он!" - и упала в обморок... Жителям столицы по личному распоряжению нового царя Николая I не стали показывать покойного. Его со всеми почестями похоронили в Петропавловском соборе, усыпальнице всех русских императоров. Однако по стране долго ещё бродили слухи о том, что в гроб положили кого-то другого, а сам государь сбежал. Когда в 1921 году, почти сто лет спустя, большевики в поисках царского золота вскрыли саркофаг Александра I, он оказался пуст.
Осенью 1836 года, через 11 лет после таинственной смерти Александра I, в городе Красноуфимске Пермской губернии был задержан беспаспортный старик. Он ехал верхом, остановился у кузницы подковать лошадь. Назвался Фёдором Кузьмичом, выдавал себя за простолюдина, хотя по осанке и манерам было видно, что это непростой человек. На расспросы отвечал уклончиво, чем вызвал подозрение. Кузнец сообщил в полицию. На допросе задержанный заявил, что ничего о себе не помнит, а странствует, потому что хочет посмотреть мир.
Дело рассматривалось в суде. Незнакомец заявил, что не назовёт своё настоящее имя даже под угрозой уголовного наказания. Подсудимого сослали в Сибирь. Он поселился в посёлке Краснореченского казённого винокуренного завода. В 1842-м перебрался в станицу Белоярскую, на окраине которой построил себе небольшой дом. Ходил по сёлам, учил крестьянских детей истории, географии. Взрослым много рассказывал о столичной жизни, о Кутузове и Суворове, о взятии Парижа во времена войны с Наполеоном. Люди удивлялись: откуда старик всё это знает? Очевидцы утверждали, что у Фёдора Кузьмича имелась бумага о бракосочетании Александра I с императрицей Елизаветой Алексеевной - причём не копия, а подлинник с надлежащими подписями и чёрной печатью. Кроме того, в его внешности многое напоминало императора - рост, некоторая сутуловатость, голубые глаза, глухота на одно ухо, манера держать руки на бёдрах, привычка принимать посторонних стоя, спиной к окну. Солдаты, когда-то воевавшие с Наполеоном под началом Александра I, опознали в сибирском старце исчезнувшего царя. Да ещё и припомнили, что у государя был камер-казак по фамилии Овчаров, всюду сопровождавший его с 1812 года. Звали его - Фёдор Кузьмич... Не его ли имя-отчество взял своим псевдонимом экс-император?
В станицу Белоярскую прибыл священник Иван Александровский, высланный из Петербурга. Он узнал в загадочном старце Александра I. Утверждал, что не ошибся, поскольку в столице неоднократно видел императора. После этого Фёдор Кузьмич бежал. Жил в разных сёлах, постоянно менял место проживания. Когда пришло известие о смерти царя Николая I, отслужил панихиду и долго, со слезами на глазах, молился.
Последние шесть лет обитал в маленькой келье в поместье купца Семёна Хромова, в четырёх верстах от Томска. За несколько дней до его смерти хозяин усадьбы, став на колени, спросил: "Молва носится, что ты, дедушка, ни кто иной, как Александр I, правда ли это?". Фёдор Кузьмич вздохнул: "Чудны дела твои, Господи... Нет тайны, которая бы не открылась. Хоть ты и знаешь, кто я, но ты меня не величь, схорони просто". В январе 1864 года таинственного старца предали земле на кладбище Томско-Богородицкого монастыря. Спустя 9 лет могилу посетил великий князь Алексей Александрович, а в 1891-м - наследник престола Николай Александрович (будущий император Николай II). Случайно ли такое внимание?.. Спустя столетие, в 1984 году, Фёдор Кузьмич был прославлен как местночтимый святой. А в 2001 году над его могилой воздвигнута часовня.
Знаменитый писатель Лев Толстой склонялся к мысли, что Александр I действительно не умер в Таганроге и что загадочный сибирский старик - исчезнувший император. В 1905 году писатель начал работать над повестью "Посмертные записки старца Фёдора Кузьмича", впервые опубликованной семь лет спустя... Кстати, известный философ Николай Бердяев считал версию о превращении Александра I в Фёдора Кузьмича "очень правдоподобной".
Что же делал император-беглец после ноября 1825 года? Судя по всему, из Таганрога по уже знакомому маршруту он отправился в Крым, где надолго укрылся в Балаклавском Георгиевском монастыре. Вот о чём, по всей видимости, Александр I и договаривался с настоятелем Агафангелом в памятный день 27 октября 1825 года. Вероятно, в курсе его планов был и генерал-губернатор М. Воронцов, с которым накануне своего исчезновения царь совещался в Алупке за закрытыми дверями. Тогда Крым был территорией мало освоенной - горы, нехоженые тропы, необжитые места. Скрыться от посторонних глаз очень легко! Ну а если вдруг кто и обнаружит беглеца без документов, то дело "прикроет" фактический хозяин полуострова М. Воронцов. Не случайно же император говорил: "Я скоро переселюсь в Крым"... С такими мыслями - о скором побеге и начале нового этапа в своей жизни - приехал Александр I в Евпаторию 1 ноября 1825 года. Бывал ли он здесь позднее, уже отойдя от государственных дел? Как знать...
В 1851 году караимская община увековечила память о пребывании Александра I. По улице Караимской, 68, на территории комплекса караимских кенас, был открыт памятник из белого мрамора, выполненный в стиле позднего ампира. Его украсили надписи на русском и караимском языках. Памятник сохранился до наших дней, однако при советской власти пропало навершие в виде бронзового двуглавого орла. Оно осталось лишь на старых фотографиях. Но и в нынешнем виде монумент производит впечатление. Многочисленные туристы, посещающие комплекс Евпаторийских караимских кенас, любят фотографироваться возле памятника, установленного в честь визита императора Александра I.
к началу страницы
Волшебный талисман поэта (о Пушкине)
Один из самых известных портретов Александра Сергеевича Пушкина принадлежит кисти знаменитого художника Василия Тропинина. Поэт позировал ему во время одного из своих приездов в Москву. Но мало кто знает, что на этой картине есть любопытная деталь, имеющая прямое отношение к Евпатории. А точнее, к Малому Иерусалиму.
Присмотритесь - правую руку Пушкин положил на столик поверх пачки белой бумаги. На указательном пальце видно кольцо, украшенное драгоценными камнями. А на большом - перстень с сердоликом. Вот о нём-то и пойдёт речь. Поэт был суеверен, имел несколько колец с самоцветами и верил в их магическую силу. Однако перстню с сердоликом Александр Сергеевич придавал особое значение, ведь это - подарок графини Елизаветы Воронцовой, в которую он был влюблён во время своей ссылки в Одессу. Перстень, который поэт считал своим главным талисманом и не снимал с руки до самой смерти, был привезён в "жемчужину у моря" из Евпатории. Усадьба Хаджи-Аги Бабовича "Ган-Яфа" по ул. Караимской, 53 - вот начало этого прелюбопытнейшего сюжета.
Итак, осенью 1823 года евпаторийский городской голова Хаджи-Ага Бабович собирался в Одессу. Ему предстояла ответственная миссия - представиться Новороссийскому генерал-губернатору графу Михаилу Воронцову, недавно назначенному на этот пост. Утром в усадьбе "Ган-Яфа" царило оживление. Слуги сносили в коляску градоначальника большие и малые коробки, это были подарки и подношения, без которых в те времена не обходились подобные визиты. Была среди них и небольшая изящная шкатулка, аккуратно перевязанная шёлковой тесьмой. В ней лежали два старинных золотых перстня с резным восьмиугольным сердоликом. Один из них предназначался генерал-губернатору, другой - его супруге Елизавете Ксаверьевне. Воронцов любезно принял евпаторийского градоначальника, поблагодарил за дары, был, как всегда, безупречно вежлив. Гость, вручая перстни, не преминул заметить, что они изготовлены в знаменитом караимском городе-крепости Чуфут-Кале. Воронцов, конечно, и виду не подал, что творения средневековых ювелиров не произвели на него особого впечатления. Впоследствии он передал Елизавете Ксаверьевне не один перстень, а оба. Судя по всему, граф никак не прокомментировал жене происхождение этих старинных украшений. Во всяком случае, как показывают дальнейшие события, она не имела об этом представления.
В конце 1823 года Воронцова познакомилась с Пушкиным. Поэт находился в Одессе не по своей воле. Формально его командировало сюда министерство иностранных дел, чиновником которого он был. Но фактически поэта просто удалили из Петербурга - император Александр I или кто-то из его окружения не простили Александру Сергеевичу эпиграммы на власть имущих. "Я жил тогда в Одессе пыльной", - вспоминал он впоследствии о своей ссылке. Пушкин мечтал вернуться в столицу, дважды писал прошения об отпуске - безрезультатно. Безысходность угнетала его.
Поэт даже обдумывал план побега в Турцию на одном из кораблей, стоявших в Одесском порту. В письме к брату Льву, отправленном в начале января 1824 года, Александр Сергеевич намекнул о намерении "взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь".
Пушкин писал тогда первую главу романа в стихах "Евгений Онегин". Вскоре на полях его рукописи всё чаще стали появляться портреты графини Воронцовой - поэт влюбился в жену своего шефа. Она ответила взаимностью. Это не укрылось от внимания графа. Через кого-то из подчинённых он передал Пушкину своё неудовольствие. Поэт сочинил насмешливые стихи о Воронцове и сделал так, чтобы они пошли "гулять" по всей Одессе. Отношения ссыльного поэта и всесильного генерал-губернатора начали стремительно портиться.
Последней каплей стало предписание, полученное Пушкиным от Воронцова в середине мая 1824 года.
Вот оно: "Состоящему в штате моём, коллегии иностранных дел коллежскому советнику Пушкину. Поручаю Вам отправиться в уезды Херсонский, Елизаветградский и Александровский и, по прибытии в город Херсон, Елизаветград и Александрию, явиться в тамошние общие уездные присутствия и потребовать от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употреблённые к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учинённые для этого уездными присутствиями. О всём, что по сему Вами найдено будет, рекомендую донести мне".
Пушкин собирался отметить своё 25-летие (26 мая) в кругу одесских друзей. А потому счёл приказ своего шефа форменным издевательством. Он отказывался ехать. Знакомые поэта пытались переговорить с Воронцовым в надежде, что он отменит командировку, однако граф ничего и слышать не хотел. 22 мая Пушкин выехал из Одессы. Но вовсе не для того, чтобы собирать сведения о саранче. Ни в Херсон, ни в другие предписанные ему города Александр Сергеевич не поехал. Он свернул в имение своего знакомого Льва Добровольского, предводителя елизаветградского дворянства, и там прекрасно отметил юбилей, распивая венгерское вино и читая вслух первую главу "Евгения Онегина".
Вернувшись в Одессу, Пушкин представил генерал-губернатору насмешливый отчёт о командировке: "Саранча летела, летела и села, всё съела и опять улетела". Возмущённый Воронцов отправил депешу министру иностранных дел графу Карлу Нессельроде с просьбой подыскать Пушкину другое место службы.
Через несколько дней, 14 июня, генерал-губернатор в сопровождении жены и высшего одесского общества отправился на яхте в Гурзуф, где у него была дача. Пушкин приглашения не получил. Он был демонстративно оставлен в Одессе - дожидаться распоряжений министерства иностранных дел о его судьбе. Поэт времени зря не терял и работал над второй и третьей (любовными) главами "Евгения Онегина".
24 июля Елизавета Ксаверьевна вернулась в Одессу одна - гости остались в Крыму, а муж поехал в служебную командировку. Теперь никто и ничто не мешало им встречаться. И в самый разгар этой любовной идиллии из столицы пришло предписание: 30 июля Пушкину надлежит немедленно выехать в своё имение Михайловское. Прощаясь, Воронцова достала из шкатулки два одинаковых перстня с сердоликом. Один надела себе на палец, другой - Пушкину. Поэт запомнил её напутствие: "Сохрани мой талисман: В нём таинственная сила! Он тебе любовью дан".
Александр Сергеевич очень дорожил этим перстнем и не снимал его с пальца. Таинственную надпись на сердолике он (как, видимо, и сама Воронцова) ошибочно считал цитатой из Корана. Расшифровать её удалось лишь в 1888 году, спустя полстолетия после гибели Пушкина. Оказалось, надпись сделана на древнееврейском языке. Её буквальный перевод таков: "Симха бен Р. Иосиф старый п. б.", что означает: "Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память".
Графика букв и особый орнамент - две розетки, а между ними фигура из волнистых линий и кружков - не оставляют сомнений в караимском происхождении пушкинского амулета.
Эта, казалось бы, ничем не примечательная надпись о давно усопшем Симхе и стала тайным паролем в переписке Пушкина и Воронцовой. По словам сестры поэта, Ольги Павлищевой, когда в Михайловское приходило письмо, запечатанное сургучом с теми же таинственными знаками, что и на перстне её брата, Александр Сергеевич "запирался в своей комнате, никуда не выходил и никого не принимал к себе".
Читатель вправе спросить: а для чего понадобилась эта конспирация с таинственными знаками на сургуче? Ведь на конверте указано, что оно от графини Воронцовой... Поэт находился в Михайловском под надзором полиции, и, следовательно, вся его почта контролировалась. А Елизавета Ксаверьевна явно не была заинтересована в том, чтобы раскрылся сам факт её переписки с опальным Пушкиным. Видимо, на конверте в качестве отправителя одесских писем фигурировал кто-то другой. И лишь знакомая печатка сразу давала понять адресату, от кого письмо.
Для секретности имелись и другие причины. Дело в том, что вскоре после отъезда поэта из Одессы оказалось, что Воронцова беременна. Видимо, эта интимная новость и обсуждалась любовниками в довольно оживлённой переписке. 3 апреля 1825 года графиня родила дочь Софью - брюнетку, более похожую на Пушкина, чем на блондина Воронцова. Кстати, сам поэт считал её собственной дочерью. Граф признал девочку своей лишь спустя много лет. Здесь нельзя не отметить любопытнейшую деталь. В 1844 году Софья Воронцова вышла замуж за графа Андрея Шувалова, которого не без оснований считают прототипом Печорина - главного героя романа Михаила Лермонтова "Герой нашего времени". Такова неожиданная "перекличка" двух классиков русской литературы, Пушкина и Лермонтова, устроенная самой жизнью!
Как же сложилась дальнейшая судьба перстней из Малого Иерусалима?
Свой талисман Александр Сергеевич, как уже сказано, не снимал с руки до конца жизни. В январе 1837 года на дуэли с Дантесом он получил смертельное ранение и вскоре умер. Перстень перешёл к Василию Жуковскому, которого Пушкин считал своим поэтическим наставником и другом. Жуковский, запечатывая пушкинской печаткой одно из писем, сделал 20 марта 1837 года такую приписку: "Печать моя есть так называемый талисман, подпись арабская, что значит не знаю. Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой руки его". Жуковский носил пушкинский перстень на среднем пальце правой руки рядом с обручальным кольцом. Его сын Павел после смерти отца передал эту реликвию писателю Ивану Тургеневу. "Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня, - писал Тургенев, - и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы перстень был передан графу Л. Н. Толстому, когда настанет час, граф передал этот перстень по своему выбору, достойному последователю пушкинских традиций между новейшими писателями". В 1883 году Тургенев скончался в Буживале близ Парижа. Всё его имущество досталось знаменитой французской певице Полине Виардо, с которой писателя связывали нежные отношения на протяжении четырёх десятилетий. Некоторые деятели русской культуры забеспокоились, вернётся ли перстень Пушкина в Россию. Ничего, по всей видимости, не зная о просьбе Тургенева отдать реликвию Льву Толстому, они настаивали на том, чтобы пушкинский талисман был передан на хранение в один из русских музеев. Француженка оказалась в сложном положении. Спустя четыре года, 29 апреля 1887-го, она передала перстень музею Александровского лицея, в котором когда-то учился Пушкин. К автору "Войны и мира", вопреки воле Тургенева, пушкинский амулет так и не попал. В лицейском музее пушкинский талисман хранился ровно 30 лет. 23 марта 1917 года кабинет директора музея был ограблен, в числе пропавших оказался и перстень поэта. По словам газеты "Русское слово", "приняты меры к розыску похищенных вещей". Несмотря на это, судьба реликвии, которой касались руки Пушкина, Жуковского, Тургенева и Виардо, по сей день остаётся неизвестной. Сохранились лишь отпечатки перстня на воске и сургуче.
Что же до талисмана-близнеца, принадлежавшего Воронцовой, то известно, что она хранила его до конца своих дней. Елизавета Ксаверьевна умерла 15 апреля 1880 года в Одессе. Перстень, по всей видимости, перешёл по наследству к сыну Семёну - ни мужа, ни других её детей к тому времени уже не было в живых. Как распорядился перстнем Семён Воронцов, сведений нет. Дальнейшие следы этого раритета теряются.
к началу страницы
Илья Сельвинский - прихожанин синагоги Егия-Капай
В начале XX века прихожанином ремесленной синагоги Егия-Капай, расположенной на углу улиц Караимской и Просмушкиных, был знаменитый поэт Илья Сельвинский.
Юность его прошла в Евпатории, о которой он на всю жизнь сохранил воспоминания - как счастливые, так и грустные. На склоне лет Илья Львович написал автобиографический роман "О, юность моя!", в котором немало страниц посвятил "городу гимназистов и рыбаков".
В Евпаторию его родителей привела нужда. Семья жила в Симферополе, в собственном двухэтажном доме, что в Бондарном переулке. Там и родился Илья 12 октября 1899 года. Отец его был известным в городе портным. Но в 1905 году, когда потянулись слухи о предстоящем погроме, мастерскую пришлось закрыть. Семья срочно уехала в Константинополь. Там дела у отца не заладились, сказывалось отсутствие постоянной клиентуры, а разовые заказы не давали достаточных средств к существованию. Вскоре глава семьи разорился. Пришлось вернуться в Симферополь. Но наладить прежний бизнес не удалось и там. В поисках заработков отец перевёз семью в Одессу, а затем - в Евпаторию. Здесь он уже не пытался открыть собственное дело, а просто устроился меховщиком в магазин Исаака Шухмана - точнее, в мастерскую при магазине. Сам магазин находился в престижном здании Городской Управы на Морской улице (ныне ул. Караева, 4), а мастерская - по улице Лазаревской, в доме губернского секретаря Ракова напротив гостиницы "Санкт-Петербург" (то есть левее кинотеатра "Якорь" по ул. Революции, во дворе).
Семья поселилась на той же Лазаревской улице, где находилась мастерская, в доме Моисея Якубовича, одного из 12 самых богатых евреев Евпатории. Хозяин дома как состоятельный человек посещал Главную синагогу, а бедный меховщик ("убог был отцовский очаг", - вспоминал впоследствии Сельвинский) являлся прихожанином ремесленной синагоги Егия-Капай. Сюда же ходил и его сын Илья. В те времена внешний вид этого еврейского храма практически не отличался от современного.
В 1910-м Илья начал сочинять стихи. Юному поэту было 11 лет. В августе следующего года он был евпаторийского городского 4-классного училища. Это здание сохранилось до наших дней, справа от детского театра "Золотой ключик". На фасаде установлена мемориальная доска, сообщающая о том, что в этих стенах учился Илья Сельвинский. В 1914 году он собрал лучшие свои произведения за пять лет и отнёс в редакцию газеты "Евпаторийские новости". Там к талантливому мальчику отнеслись внимательно. 13 января 1915 года Сельвинский дебютировал как поэт на страницах этого издания. Дебютант, получивший у друзей кличку "Байрон", заканчивал последний класс училища.
В том же году он поступил в 4-й класс Евпаторийской мужской гимназии. "В сущности, это была самая обыкновенная гимназия, - вспоминал Сельвинский. - Необыкновенной делало её только одно: море. Оно поднималось до середины окон, и комната казалась увешанной импрессионистическими панно, исполненными в два Цвета: снизу огненная синева, сверху нежная, нежная лазурь. Иногда на одном из панно белел парус. Иногда, на другом, летали птицы. В хорошую погоду яркие живые краски этой картинной галереи придавали наукам какой-то праздничный тон. Именно поэтому заниматься было трудно".
Летние каникулы гимназисты проводили по-разному. Одни ехали на дачу или в путешествие, другие просто отдыхали, читая книги и купаясь в море. А Илья всегда подрабатывал - его небогатая семья остро нуждалась в средствах. Он не отказывался ни от какой работы: был чернорабочим, портовым грузчиком, рыбаком, репетитором, натурщиком, котельщиком на фабрике.
Особенно запомнились летние каникулы 1918 года, когда Крым охватила вспыхнувшая в России гражданская война. Илья устроился актёром бродячего театрика "Гротеск".
Странствуя вместе с ним, очутился в Мелитополе. Там случайно познакомился с парнем, подбившим его поступить в войско анархистки Маруси Никифоровой. Илья, бросив театр, принял участие в налёте на железнодорожную станцию Ново-Алексеевка, где анархисты были наголову разбиты отрядом революционных матросов. Юный налётчик попал в плен. Без долгих раздумий его повели на расстрел. В последний момент один из матросов закричал: "Стойте! Да это же наш, евпаториец!". Оказалось, что он видел Сельвинского в порту, где тот работал грузчиком, и запомнил неунывающего гимназиста, который не боялся тяжёлой работы. Случайная встреча спасла Илье жизнь. Он вернулся в Евпаторию и продолжил учёбу. Летом 1919 года Сельвинский окончил гимназию и стал готовиться к поступлению в Таврический университет, находившийся в Симферополе. Но оказалось, что отец его болен раком. Ответственность за семью полностью легла на плечи Ильи. Он нанялся батраком на сенокосе в немецкой колонии "Мойнаки", затем был юнгой на шхуне "Святой апостол Павел", строчил заметки в газету "Евпаторийский курьер", работал инструктором бокса, плавания и даже попробовал свои силы в качестве сыщика уголовного розыска.
Но интереснее всего работалось в гостинице "Дюльбер", куда он нанялся качать воду. Это была одна из самых фешенебельных гостиниц города (находилась в начале набережной Горького, на углу ул. Гоголя), где собирались артисты, литераторы, музыканты, художники. Вскоре они приняли одарённого юношу в свой круг. Илья участвовал в горячих спорах о разных направлениях в искусстве. Здесь он впервые услышал модное тогда слово "импрессионизм". В автобиографической рукописи "Черты моей жизни", написанной в 1959 году, Сельвинский отмечал: "Школой моей стал импрессионизм. Сущностью - беспредельная преданность богу искусства". Впрочем, необходимость зарабатывать деньги и жаркие споры в "Дюльбере" не помешали ему успешно сдать вступительные экзамены и стать студентом юридического факультета Таврического университета. Летом 1920-го, закончив первый курс, Сельвинский вернулся в Евпаторию - проведать семью, помочь ей материально. Мимолётное знакомство с девушкой на одной из евпаторийских улиц дало толчок замечательному стихотворению "Уронила девушка перчатку...". Осенью Илья продолжил учёбу, но уже не в Таврическом, а в Московском университете. В столице было больше возможностей заявить о себе как о поэте.
Впрочем, и в Москве его музу продолжал питать город юности. Уже в 1921 году из-под пера поэта вышел цикл стихотворений, посвященных караимскому философу Бабакай-Суддуку, жителю Евпатории. Там, в частности, упомянуты "домик по Караимской" в Малом Иерусалиме, а также "виноградный садик" при нем. В следующем году появилось стихотворение "Евпаторийский пляж", в котором поэт вспомнил о временах своей работы в гостинице "Дюльбер".
В 1929-м, уже став известным, поэт издал сборник "Ранний Сельвинский". Он открывается разделом "Гимназические стихи". Автор распределил свои евпаторийские стихотворения по классам: "Четвёртый класс" (1915/16 учебный год), "Пятый класс" (1916/17), "Седьмой класс" (1917/18; это не ошибка: из 5-го класса юноша, учившийся на "отлично", сразу перешёл в 7-й) и "Восьмой класс" (1918/19). Став москвичом, Сельвинский иногда приезжал в Крым на отдых. Заезжал ли он при этом в Евпаторию, точных сведений нет. С началом войны с Германией судьба опять связала поэта с родным Крымом. В ноябре 1941-го в качестве военного корреспондента он оказался на Ингуньских позициях, а в 1943-м принимал участие в высадке советских войск в районе Керчи. Ну а последним произведением писателя стал уже упоминавшийся автобиографический роман "О, юность моя!", опубликованный в журнале "Октябрь" в 1966 году. Автор вновь мысленно перенёсся в Евпаторию и подробно, с любовью, рассказал о городе, набережной, море, друзьях, подругах, о своих первых свиданиях и первых юношеских разочарованиях.
Евпаторийцы не забыли знаменитого земляка. Его именем названа гимназия, в которой он когда-то учился. А в городском Краеведческом музее можно увидеть специальный стенд, посвященный Илье Львовичу Сельвинскому.
к началу страницы
Пребывание барона Врангеля в Евпатории
Рядом с Ханской мечетью, на развилке улиц Революции и Дёмышева, установлен памятный знак героям евпаторийского морского десанта 1942 года. Монолит из крымского диабаза с тремя суровыми профилями десантников сегодня стоит у воображаемых ворот в Малый Иерусалим. Гости Евпатории, желающие побродить по причудливым улочкам старого татарского города, обычно выходят из трамвая на остановке, расположенной рядом с этим памятным знаком. Ещё недавно на постаменте возвышался военный катер, у которого многие охотно фотографировались. Увы, несколько лет назад его сняли за ветхостью.
А в старые времена на этом месте находилась гостиница "Бейлер", названная по фамилии её владельца К. Бейлера. В Евпатории до сих пор сохранились принадлежавшие ему дома. Загляните, например, на улицу Пролетарскую. Подворотня двухэтажного дома № 5 увенчана каменным "автографом" прежнего владельца: "Дом К. В. Бейлера".
Гостиница "Бейлер" была одной из самых вместительных в городе - на трёх её этажах размещались 60 благоустроенных номеров. Не случайно изображения этого отеля столь часто мелькают на открытках с видами Евпатории начала XX века. Отсюда ежедневно отправлялись маршрутные такси в Симферополь. Плата за проезд была немалой - 4 рубля 10 копеек, да ещё за каждый пуд багажа (это немногим более 16 килограммов) следовало уплатить 50 копеек. Автомобили отправлялись дважды в день - в 9 часов утра и 3 часа дня. До Симферополя можно было добраться за 4-5 часов.
Осенью 1920-го, когда развалившаяся империя была охвачена Гражданской войной, в гостинице "Бейлер" побывал Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией барон Пётр Врангель. Знаменитый военачальник находился тогда на вершине своей карьеры.
Эта история началась за три года до его приезда в Евпаторию - в октябре 1917-го, когда большевики, арестовав в Петрограде Временное правительство, захватили власть в стране. Врангель, как раз получивший назначение командовать 3-м Конным корпусом, неожиданно для многих подал рапорт об отставке. "Вследствие большевистского переворота от службы врагам Родины отказался и в командование корпусом не вступил", - объяснял он впоследствии.
Около полугода барон прожил с семьёй в Ялте, где у него была дача. С приходом в Крым большевиков генерал чудом избежал ареста. Полуостров оказался отрезанным от остального мира. И лишь когда в результате переговоров в Брест-Литовске контроль над Крымом перешёл к германским войскам, в Ялту стали поступать свежие газеты - главным образом, киевские.
Именно из них Врангель узнал потрясающую новость. Оказывается, в Украине, отделившейся от России, введено гетманское правление, причём главой государства стал Павел Скоропадский. Этого генерала барон знал очень хорошо. В своё время они служили в одной бригаде: Врангель - в Конной гвардии, Скоропадский - в кавалергардском полку. А осенью 1914-го Врангель был у Скоропадского начальником штаба дивизии.
Барон, будучи убеждённым монархистом, решил что его бывший шеф, став гетманом, создал отличный плацдарм для борьбы с большевиками и возрождения Российской империи. Врангель немедленно отправился к Скоропадскому - уж очень хотелось заняться настоящим делом. Вечером 20 мая барон прибыл в Киев. Выйдя из вагона 1-го класса, взял извозчика и велел отвезти себя в гостиницу "Прага" возле Золотых ворот. Свободный номер нашёлся лишь на последнем этаже.
Наутро он по обычному городскому телефону позвонил гетману. Скоропадский пригласил Врангеля к себе на завтрак. "Разговор, - вспоминал барон, - имел исключительно частный характер. Скоропадский рассказал о себе, я передал ему о том, что пережила моя семья, вспомнили общих знакомых". Затем генералы прошли в кабинет Скоропадского, и гетман стал рассказывать о своих планах создания украинской армии. "Я очень рассчитываю на тебя, - промолвил он. - Согласился бы ты идти ко мне начальником штаба?"
Врангель возразил, что совершенно не знаком с местной ситуацией. Впрочем, обещал подумать. Спустя два дня гетман сам пригласил его на обед и вновь сказал, что очень надеется на помощь своего бывшего однополчанина. "Многое из того, что делается здесь, - возразил Врангель, - мне непонятно и меня смущает... Мыслишь ты Украину лишь как первый слог слова "Россия"?" Получив отрицательный ответ, Врангель отказался от должности начальника штаба.
Судьба приготовила этому военачальнику другую миссию - возглавить Русскую армию.
Проведя лето в своём имении в Минской губернии, он решил попытать счастья в "горячих точках" на Волге либо на Северном Кавказе. 15 августа барон заехал в украинскую столицу, чтобы расспросить знакомых о положении дел в интересующих его регионах. Узнав, что генерал Абрам Драгомиров вскоре отбывает в Добровольческую армию, Врангель направился к нему.
Хозяин дома рассказал, что союзные державы создают на Волге новый фронт против немцев и большевиков. Возглавить войска предложили генералу Михаилу Алексееву, а он пригласил Драгомирова к себе заместителем.
"Поехали со мной, - неожиданно предложил Драгомиров. - Дело на Волжском фронте тебе найдётся: формировать там придётся и регулярную кавалерию, и казачью конницу. Ты знаешь и то, и другое - тебе и карты в руки". Врангель дал согласие. Уже в августе 1918 года он прибыл в Екатеринодар, в штаб Добровольческой армии, где получил назначение на должность командира 1-й Конной дивизии, а вскоре - и 1-го Конного корпуса.
Росли боевые успехи его армии, а с ними - популярность и авторитет в Вооруженных силах Юга России. Весной 1919-го Врангель уже командовал Кавказской армией.
Вскоре Петр Николаевич пришёл к выводу, что главнокомандующий Антон Деникин ведёт армию по неверному пути.
Деникин делал всё, чтобы первым взять Москву, принадлежавшую большевикам. А Врангель считал, что ввиду малочисленности войск и растянутости фронта вначале следует объединиться с войсками адмирала Александра Колчака (в отдельные моменты расстояние до колчаковского фронта составляло всего 30-70 вёрст), а уж затем вместе штурмовать красную Москву.
Конфликт между Деникиным и Врангелем закончился тем, что в январе 1920-го барон был отстранён от своей должности, отправлен в Крым без конкретного поручения, а через месяц и вовсе уволен со службы. Врангель уехал в Константинополь, где, по его воспоминаниям, "в одном из бесчисленных кафе за чашкой турецкого кофе" обсуждал с русскими эмигрантами пути дальнейшей борьбы с большевиками.
В марте 1920-го, после серии тяжёлых поражений, Деникин решил сложить с себя полномочия главнокомандующего и уйти в отставку. Он обратился к Военному совету с просьбой порекомендовать достойного преемника. Военный совет возглавлял генерал Абрам Драгомиров, киевский знакомец Врангеля. Он-то и предложил кандидатуру барона, которая была поддержана единогласно. 22 марта Пётр Врангель возглавил Вооружённые силы Юга России.
Евпатория оказалась в поле зрения нового главнокомандующего уже в начале апреля.
Возвращаясь с фронта в Севастополь, Врангель сделал короткую остановку в Симферополе. В своём вагоне он принял нескольких посетителей. Одним из них оказался редактор газеты "Евпаторийский вестник" профессор Ратимов. Евпаториец попросил поддержать издаваемую им газету. Она оказалась в сложном финансовом положении из-за того, что расположенный в Евпатории штаб Донского корпуса поддерживал собственное издание - "Донской вестник", видя в "Евпаторийском вестнике" опасного конкурента. Ратимов передал Врангелю несколько номеров штабной газеты. "Просмотрев их, я просто оторопел, - вспоминал главнокомандующий. - Оппозиция донского командования не была для меня новой, однако то, что я увидел, превосходило все мои ожидания. В ряде статей официального органа разжигалась самым недопустимым образом вражда казаков против добровольцев".
Прибыв в Севастополь, Врангель немедленно издал приказ: "Приказываю командующему Донским корпусом генерал-лейтенанту Сидорину сдать должность генерал-лейтенанту Абрамову. Отрешаю от должности начальника штаба корпуса генерал-лейтенанта Келчевского и генерал-квартирмейстера генерал-майора Кислова. Начальника политического отдела и редактора газеты сотника графа Дю-Шайля предаю военно-полевому суду при коменданте главной квартиры. Следователю по особо важным делам немедленно на месте произвести следствие для обнаружения прочих виновных и предания их суду. Газету закрыть".
На генерала Абрамова, возглавившего Донской корпус, Врангель возлагал большие надежды. "Я не сомневался, - писал барон, - что ему удастся в самое короткое время привести корпус в порядок и вернуть ему прежнюю боеспособность". Спустя две недели Врангель прибыл в Евпаторию, чтобы лично провести смотр полков Донского корпуса. Смотром остался очень доволен. "Нужно готовиться к дальнейшей борьбе, - сказал главнокомандующий донцам. - Я буду рад видеть вас во главе нового похода для освобождения России и Тихого Дона".
Летом генерал принял весьма гуманное решение об отчислении из действующей армии всех несовершеннолетних, не окончивших средние учебные заведения. Подростков для продолжения образования направляли в Евпаторию, где размещался 2-й Донской Кадетский корпус. "Обстановка была бедная, - вспоминал евпаторийские будни воспитанник этого заведения С. Забелин, - недостаток был во всём, как в учебных пособиях, так и в продуктах питания и в одежде. Но корпус в составе 120 человек жил, воспитатели и преподаватели самоотверженно трудились. Создали собственный хор и пели очень хорошо".
14 октября казаки пригласили Врангеля на свой "круг", то есть съезд казачьих представителей. Главнокомандующий прибыл в Евпаторию в сопровождении французского посла графа де Мартеля. В своём выступлении Врангель не исключил возможности временного отступления - обстановка на фронтах складывалась явно не в пользу его армии. Затем казаки пригласили главнокомандующего и посла на торжественный обед в ресторан гостиницы "Бейлер". Там с приветственным словом выступил донской атаман генерал-лейтенант Африкан Богаевский. В ответ граф де Мартель произнёс большую речь. "Франция всегда была другом России, -
заверил он, - и теперь с чувством глубокой горечи смотрит на эту великую, богатую и прекрасную страну, захваченную насилием горсти людей, ведущих её к разорению. Франция с радостью приветствовала появление у власти правительства генерала Врангеля, который при неимоверных трудностях предпринял объединение всех энергичных людей для продолжения борьбы".
Однако бороться оставалось недолго. Спустя всего 6 дней, 20 октября, Врангель обнародовал свой последний крымский приказ: "По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке в суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ея крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага. Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для её эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано всё, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет". Евпаторийский порт получил распоряжение Врангеля погрузить на эвакуационные суда 4 тысячи тонн груза. Среди оставляющих город были и учащиеся 2-го Донского Кадетского корпуса. "2 ноября 1920 года кадеты погрузились на старый военный транспорт "Добыча", и вскоре длинная вереница всевозможных судов потянулась в сторону Константинополя", - вспоминал С. Забелин. Пассажиры, высыпавшие на палубы уходящих в неизвестность кораблей, смотрели на стремительно удаляющуюся полоску евпаторийского берега и не скрывали слёз. Многие понимали, что прощаются с Родиной навсегда...
Ни в Евпатории, ни вообще в Крыму Врангелю больше побывать не довелось. Он обосновался в Турции, затем в Югославии, позже - в Бельгии. Работал над мемуарами. В апреле 1928 года генерала отравил его бывший денщик, оказавшийся агентом НКВД.
Гостиница "Бейлер" при советской власти была национализирована. Здесь открыли "Дворец Труда". На втором и третьем этажах разместили профсоюзные организации, рабочий кинозал, библиотеку. А на первом этаже - универсальный магазин "Торгсин" (торговля с иностранцами за валюту) и ресторан (в том же помещении, в котором побывал П. Врангель). Потом здание вновь стало отелем, но прежнее название ему, естественно, не вернули. Гостиница "Бейлер" превратилась в гостиницу "Крым".
Во время Великой Отечественной войны здание было взорвано - как, впрочем, и весь квартал. После войны руины разобрали, а на их месте решили возвести помпезный комплекс административных сооружений под общим названием "Дом Советов", в котором должны были разместиться органы городской власти. Перед "Домом Советов" была запланирована самая большая в Евпатории площадь - для проведения праздничных демонстраций. Она стала бы центром города. Но, как это часто бывает, на столь масштабный проект не нашлось денег. Вместо этого 4 января 1967 года здесь открыли упомянутый выше памятный знак морякам-десантникам.
к началу страницы
Штаб-квартира Александра Суворова
В октябре 1778 года барабанная дробь и звуки горнов возвестили о входе в Гезлёв шести рот Суздальского пехотного полка. Это было яркое зрелище: зелёные мундиры, блестящие на солнце медные пуговицы, золотые эполеты, треугольные шляпы с белым плюмажем. В красном мундире генерал-поручика шёл командующий русскими войсками в Крыму и на Кубани 49-летний Александр Суворов. Конечно, столь важный военачальник мог бы ехать в коляске. Но полководец всегда делил со своими солдатами тяжесть походов.
Что привело сюда генерала? Всё объясняется просто: Суворов принял решение перевести свою штаб-квартиру из Бахчисарая поближе к морю. В случае нападения турок можно будет немедленно дать отпор. Поэтому с октября 1778 года по май 1779-го Гезлёв был "военной столицей" Крыма и Кубани.
Суворов поселился в замке, находившемся между мечетью Хан-Джами и нынешним Николаевским собором. Изображения его не сохранились, а вот словесное описание осталось. "Замок небольшой, квадратный, кругом оного 76 сажен, при том о двух этажах казармы с амбразурами пушечными имеются", - таким увидел это строение прапорщик, которому было поручено вычертить план города. Полководец занимал здесь три комнаты. Первая служила спальней и одновременно кабинетом, вторая - гостиной и столовой, а третья отводилась прислуге.
В Гезлёве Суворов соблюдал сложившийся годами распорядок дня. Как обычно, Александр Васильевич велел будить себя в час ночи. "Если не послушаю, тащи меня за ногу!" - приказывал своему слуге. Встав, начинал бегать по спальне, иногда маршировал из угла в угол. При этом держал в руках тетрадки с татарскими и турецкими словами - он изучал эти языки. Утренняя (а точнее, ночная) гимнастика длилась ровно час.
Затем генерал обливался ледяной водой, а после грелся у камина. Правом подать командующему чай пользовался только его личный повар Матька. Суворов любил чёрный чай, и всегда выписывал из Москвы самые дорогие сорта. Неторопливо наслаждаясь чаем со сливками (обычно он выпивал три чашки), полководец писал письма. Почерк у генерала был мелкий, но разборчивый. Затем он запечатывал письма сургучом и личной печатью с надписью: "Virtute et veritate" ("доблесть и верность") - это девиз Суворова.
Завершив чаепитие, командующий садился на софу, открывал ноты и в течение часа пел духовные концерты Бортнянского или Сорти. У него это неплохо получалось, ведь он обладал прекрасным басом. В 4 часа утра пение заканчивалось. За 5 минут Суворов одевался, а затем звал адъютанта. Тот входил с большой папкой и подробно докладывал дела.
К 7 часам генерал уже стоял на плацу, где начинался утренний развод. Он обязательно обращался к "бравым ребятушкам" с наставлением о том, как следует бить врага. Речь командующего всегда изобиловала афоризмами, которые он придумывал сам. Например: "Стреляй редко, да метко", "Пуля - дура, штык - молодец", "Береги пулю на три дня". Впоследствии из этих утренних наставлений родилась знаменитая книга Суворова "Наука побеждать".
После этого, если не было иных дел, полководец возвращался в свой кабинет и звал полковника Фалькони, который читал ему газеты русские ("Московские ведомости", "Петербургские ведомости") и зарубежные (командующий выписывал 6 французских и 6 немецких изданий).
В 8 утра генерал садился завтракать. Камердинер Прошка всегда стоял позади его стула и, по просьбе самого Суворова, не позволял ему есть лишнее. Иногда доводилось силой отнимать тарелку. А когда разгневанный военачальник грозно спрашивал, по чьему велению он это делает, Прошка рапортовал: "По приказанию генерал-поручика Суворова!".- "Ему должно повиноваться", - соглашался Суворов и уступал.
После завтрака Александр Васильевич занимался текущими делами, а их в Гезлёве оказалось немало. Главным, конечно, было создание береговой обороны на случай высадки турецкого десанта. Суворов переоборудовал и укрепил редут, разрушенный войсками князя В. Долгорукого во время русско-турецкой войны в 1771 году. Он располагался в районе нынешнего морского порта. Квадратный в плане, редут состоял из глубокого рва и земляного вала, по углам которого были оборудованы специальные площадки для пушек.
Суворов завёл в городе "провиантские магазейны". По его приказу был учреждён "карантин" - всем прибывающим судам предписывалось ожидать в порту четырнадцать дней, и если за это время на корабле не вспыхивала чума (она тогда свирепствовала во многих странах), моряки получали право сойти на берег, а их грузы разрешалось продавать горожанам. Эта жёсткая мера позволила уберечь Гезлёв от эпидемии смертельной болезни, против которой были бессильны тогдашние врачи.
Командующий редко обедал в одиночестве. Он приглашал своих заместителей, офицеров, командиров рот. После трапезы умывался, выпивал стакан английского пива с лимонной коркой и сахаром (изобретение княгини Дашковой) и укладывался спать часа на три. Отдохнув, генерал отправлялся на прогулку. Маршруты предпочитал длинные - до десяти и более километров. В результате осмотрел не только весь Гезлёв, но и его многочисленные предместья. Вернувшись к себе в замок, ужинал и ещё засветло ложился спать.
Иногда он нарушал привычный ритм жизни. Например, любил ночью поднять войска по тревоге. Солдатам объяснял: "Ночной поход служит в пользу тому, кто любит являться перед неприятелем внезапно". Учения - как ночные, так и дневные - командующий проводил в окрестностях города.
В апреле 1779 года в Гезлёв приехал Николай Суворов - двоюродный племянник полководца. Он передал дядюшке золотую табакерку, осыпанную бриллиантами, с надписью: "За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани и от крымских берегов". Это был подарок императрицы Екатерины II.
Суворов любил своего племянника, всячески опекал и продвигал по службе. Например, в день переезда в Гезлёв генерал отправил письмо своему шефу - князю Григорию Потёмкину. Он просил поощрить молодого человека за усердную службу в Бахчисарае, где тот был представителем русского военного командования при хане Шагин-Гирее. "Воззрите, Светлейший Князь, - взывал Суворов, - на него, как на нещастного по службе, но усердного к оной, и природным Вашим великодушием удовлетворите его службу". И племянник, имевший звание секунд майора, немедленно получил повышение, став премьер-майором (это примерно соответствует нынешнему званию полковника). Слишком успешная карьера Николая Суворова вызывала зависть у других офицеров. От кого-то из "доброжелателей" полководец узнал ошеломившую его новость: оказывается, племянник вовсю крутит роман с его женой. Поверить в это генерал не мог. Они с Варварой Ивановной женаты уже 5 лет, у них растёт дочь Наталья, прозванная отцом "суворочкой".
Суворов не находил себе места. Вновь и вновь прокручивал в памяти события минувшей осени, когда постановил перевести штаб-квартиру из Бахчисарая в Гезлёв. Тогда он решил не брать на новое место тяжело больную жену. Ведь неизвестно, как там будет с медициной, а Варвару Ивановну мучила жестокая лихорадка. Да и "суворочка" расхворалась. Генерал предпочёл отправить супругу с дочкой в своё имение в Полтаву. А сопровождать их доверил племяннику Николаю. И что же? Оказывается, этот прохвост не только выполнял поручение. Он по собственной воле задержался в Полтаве на 24 дня и весьма весело провёл время в обществе Варвары Ивановны. "Был пускаем в спальню", - впоследствии жаловался Суворов.
Генерала потрясло вероломство сразу двух близких ему людей. Говорят, за несколько часов он исхудал, осунулся. А потом твёрдо решил расстаться с неверной женой. Отправил одно за другим несколько писем управляющему своим московским домом Ивану Канищеву. В связи с тем, что Варвара Ивановна должна была вскоре приехать из Полтавы в Москву и, естественно, поселиться в доме законного супруга, Суворов дал управляющему инструкции, как следует себя вести в разных ситуациях.
1. С женой, которую он назвал "бывшей моей": "Дело в том, чтоб [её] скорее из моего дому выжить". Для этого прислуге надлежит игнорировать Варвару Ивановну, демонстративно не прислуживать ей - пусть, если хочет, нанимает прислугу сама "или скорее съедет к матери", ибо "долго [ей] жить в моём доме дурно: неприличные поступки будут те же"
2. С племянником: "Его на двор ко мне не пускать... Только и то мудрено: она будет видатца [с ухажёрами] по церквам, на гульбищах, в чужих домах, как бы хотя и мои служители то ни присматривали. Не думай на одного Николая Суворова: ей иногда всякий ровен". И, конечно, просьба к управляющему не спускать глаз с Варвары Ивановны ("итак, весьма присматривайся на то") и обо всём тотчас докладывать в письмах.
Ну а в сентябре оскорблённый генерал подал прошение на имя императрицы Екатерины II. Он просил позволить ему развестись. Увы, эта просьба так и не была Удовлетворена.
Вот так невесело завершилась история, которая для Суворова началась в Гезлёве.
Впрочем, пока он переживал семейную драму, Турция и Россия заключили между собой конвенцию. По её условиям, Стамбул признал Шагин-Гирея законным ханом, взамен Петербург обязался вывести свою армию с полуострова, что и было поручено Суворову. Он оставил Гезлёв.
Сейчас на месте замка, в котором располагалась штаб-квартира полководца, находится двухэтажный жилой и торговый квартал. Со стороны ул. Революции в нём размещены продуктовые магазины, пиццерия, пункт обмена валют, сувенирная лавка и прочие торговые заведения.
Евпаторийцы достойно увековечили память о пребывании в городе Суворова. 11 июня 2004 года в парке им. Караева торжественно открыли стилизованный редут, состоящий из декоративных стен и земляного вала. Старинная пушка, возле которой охотно фотографируется детвора, - это подарок командования Военно-Морских Сил Украины. А бюст легендарного полководца создал симферопольский скульптор А.Максименко.
к началу страницы
Семен Дуван - самый знаменитый евпаториец ХХ века
Напротив Свято-Николаевского собора стоит трёхэтажный угловой дом, возведённый в начале прошлого века в модном тогда стиле модерн. Несколько лет назад на его фасаде появилась мраморная доска: "Дом Семёна Эзровича Дувана, Евпаторийского городского головы, председателя Евпаторийской земской управы. Здание сооружено в 1908 году".
Дом строился как доходный, все квартиры в нём сдавались внаём. Сам же владелец обитал с семьёй в скромном одноэтажном флигеле, расположенном во дворе этого роскошного дома. Флигель и сегодня жилой, правда, вместо одной семьи в нём проживают несколько.
С. Дуван без преувеличения был самым знаменитым жителем Малого Иерусалима. По крайней мере, в XХ веке. Он - единственный евпаториец, в честь которого ещё при жизни в родном городе назвали парк и отходящую от него улицу. И сегодня на карте Евпатории есть Дувановская улица, одна из самых известных и любимых туристами городских магистралей.
Семен Дуван - внук того самого Хаджи-Аги (Симы) Бабовича, владельца знаменитой усадьбы "Ган-Яфа" на Караимской улице, которую посещали поэт Адам Мицкевич и император Александр I. В усадьбе "Ган-Яфа" родилась и одна из дочерей Бабовича - Бича. Прошло без малого два десятилетия. Бича Бабович вышла замуж за предпринимателя Эзру Дувана. Старшего сына, родившегося в апреле 1870 года, она назвала в честь своего отца - но не Симой, а Семёном.
Общественную деятельность Семён Дуван начал в 28 лет, когда впервые был избран гласным, то есть депутатом, Городской Думы. Уже в следующем году он оказал Евпатории важную услугу - добился в столичном Санкт-Петербурге выделения городу 250 тысяч рублей. Благодаря этому удалось замостить 2/3 евпаторийских улиц.
В мае 1906-го энергичный депутат стал городским головой. При нём произошли разительные перемены, в корне изменившие облик Евпатории. По инициативе нового градоначальника был учреждён Городской общественный банк, который предоставлял людям дешёвые кредиты, избавив их от необходимости платить сумасшедшие проценты ростовщикам. В 1908 году Евпатория стала одним из немногих городов Российской империи, освещаемых электричеством. Благодаря стараниям С. Дувана появился (кстати, раньше, чем в Симферополе) первый в городе электрический трамвай - одноколейный, с разъездами на каждой второй станции. Его маршрут, связавший Малый Иерусалим с грязелечебницей на Мойнаках, разработал лично городской голова. Маршрут № 1 используется до сих пор.
Благодаря С. Дувану в городе появился первый театр, были разбиты парки, проложены бульвары и набережная (ныне им. Горького), построены гостиницы, рестораны, клубы, больницы, открылись новые школы, а уже имеющиеся гимназии были расширены и модернизированы. Телефонная связь между Евпаторией и Симферополем появилась тоже благодаря С. Дувану. И это далеко не полный перечень сделанного или начатого им!
Более полстолетия город развивался в пределах планировочной сети, размеченной им ещё в начале XX века. И лишь в 1970-е годы Евпатория "шагнула" дальше, осваивая новые территории для строительства жилья.
Кроме того, С. Дуван - один из крупнейших меценатов. На его личные деньги построена Городская общественная библиотека имени императора Александра II (ныне им. Пушкина на Театральной площади), которой он пожертвовал 500 собственных книг. При библиотеке филантроп предусмотрел помещение для организации первого в городе научно-исторического музея (ныне Евпаторийский краеведческий музей, располагающийся на Дувановской улице). Его первыми экспонатами стали Археологические находки, обнаруженные во время раскопок на берегу Мойнакского озера. На строительство греческой Свято-Ильинской церкви С. Дуван пожертвовал 400 рублей наличными и замечательную бронзовую люстру стоимостью 500 рублей.
Городской голова никогда не упускал возможность сделать доброе дело. Абсолютно бескорыстно, на общественных началах, он был почетным попечителем Евпаторийской мужской гимназии, попечителем Евпаторийской земской больницы, попечителем Евпаторийской школы-санатория для глухонемых, председателем попечительского совета Евпаторийской женской гимназии, директором Евпаторийского тюремного комитета, членом Таврического отдела Российского Общества Красного Креста, почетным мировым судьей, председателем Евпаторийского уездного комитета помощи раненым воинам, председателем библиотечного совета и так далее. Причём всюду он был не "свадебным генералом", как это нередко бывает в подобных случаях, а действительно участвовал в работе этих органов. А когда было необходимо, жертвовал собственные деньги на те или иные нужды. Например, учредил стипендию - 350 рублей в год - для детей крестьян Евпаторийского уезда "с тем, чтобы лицо, получившее стипендию, начав образование в среднем учебном заведении, закончило бы его в одном из высших".
Но, пожалуй, главная заслуга Семёна Эзровича заключается в том, что он одним из первых понял, что Евпатория с её удивительными природно-климатическими условиями и замечательными пляжами имеет все шансы стать "русской Ниццей" - знаменитым курортом. А для этого требуется развивать в городе пляжную и развлекательную инфраструктуру. В ноябре 1909 года С. Дуван предложил специальную программу, целью которой было "превратить город Евпаторию в один из лучших городов и курортов России".
Кстати, как детский курорт Евпатория также начала развиваться при С. Дуване. Уже в 1914 году в Евпатории успешно работали четыре детских санатория, а лечебные пляжи города рекламировались именно как детские.
В 1912 году С. Дуван возглавил Евпаторийскую земскую управу, а в 1915-м вновь был избран городским головой. При нём Евпатория из захолустного провинциального городка превратилась в популярное место отдыха. Если прежде сюда приезжали за сезон 200-500 семей, то уже в 1916 году здесь отдохнули 40 тысяч человек. А состоятельные люди, в том числе жители других городов империи, начали вкладывать капиталы в евпаторийскую недвижимость. Собственно, настоящий капитализм в Евпатории начался именно в "эпоху Дувана".
Вся жизнь городского головы так или иначе связана с Малым Иерусалимом. Сюда он каждый вечер возвращался после работы. По пятницам шёл в кенаса на Караимскую улицу. Наконец, именно он в 1916 году показывал Малый Иерусалим императору Николаю II и его семье.
к началу страницы
Приезд Николая II с семьей в Евпаторию
1916 год. В разгаре Первая мировая война. Утром 16 мая в Евпаторию из Севастополя приехал на собственном поезде всероссийский император Николай II со своей семьёй. Состав из восьми голубых вагонов, украшенных царскими гербами, прибыл на вокзал ровно в 7 часов утра. Самодержец ещё спал. На перроне высоких гостей поджидали городской голова Семён Дуван, гласные (то есть депутаты) Евпаторийской Думы и многочисленные делегации от всех национальных общин, проживавших в городе. Ожидание растянулось на долгих три часа. Наконец, в 10 часов венценосная семья вышла из своего вагона.
Градоначальник приветствовал высоких гостей от имени всех горожан. Он поблагодарил императора за то, что "со сказочной быстротой проведена к нам железная дорога, соединившая Евпаторию прямым путём со столицей". С. Дуван преподнёс царю хлеб-соль, а царице - старинную арабскую шкатулку с инкрустацией из слоновой кости, в которой лежали 30 тысяч рублей на нужды раненых. Оркестр учащихся мужской гимназии исполнил гимн Российской империи.
Августейшие гости сели в автомобиль и отправились осматривать достопримечательности. Несмотря на то, что они приехали сюда впервые, кое-что о городе они уже знали. Ещё в апреле 1915-го императрица в одном из писем так объясняла Николаю II, почему она решила организовать военный госпиталь именно в Евпатории: "Там есть грязи, солнце, море, песочные ванны, Цандеровский институт, электричество, водяное лечение, сад и пляж поблизости".
Императорскую семью повезли в Малый Иерусалим. Кортеж подъехал к Свято-Николаевскому собору. Гимназисты, "реалисты" (ученики реальных училищ) и их преподаватели встретили царя овациями и криками "ура". Фрейлина Её Величества Анна Вырубова вспоминала: "Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором - один сплошной ковёр розанов. И всё залито южным солнцем". Самодержец и его семья прошли в храм. В 11 часов архиепископ Таврический и Симферопольский Дмитрий начал молебен с провозглашением многолетия царской семье, Российской империи, а также армии, сражавшейся на полях Первой мировой войны. Архиепископ благословил монарха иконой св. Николая Чудотворца.
Император осмотрел русские хоругви времён Крымской войны, хранившиеся в Николаевском соборе.
Выйдя из православного храма, Николай II со свитой направился к святыне крымских татар - ханской мечети. Имам Мустафа Эфенди растрогал царя своей верно-подданнической речью, преподнёс ему хлеб-соль, а царице - букет цветов. Гости с интересом осмотрели творение знаменитого архитектора Ходжи Синана, в котором восходили на престол многие крымские ханы.
Затем царская семья, разглядывая причудливые улочки старого Гезлёва, поехала в караимские кенасы. Венценосных особ радушно встретил гахам (духовный глава караимов) Хаджи Серая Хан-Шапшал. Он сказал, что несмотря на малочисленность его народа, на полях Первой мировой войны сражается каждый пятый караимский мужчина.
Гахам пригласил всех присутствовавших посетить Большую кенасу. Сопровождавший императора генерал Александр Спиридович вспоминал: "Убранство кенасы, старинные хрустальные люстры, спускавшиеся с потолка, пение, напоминавшее иногда как будто бы наши православные мотивы, всё это произвело на нас всех, православных, сильное впечатление. Служил главный караимский гахам Шапшал, человек с университетским образованием, красивой наружности, он и служил красиво, и говорил хорошо После службы, провожая Их Величества, он удостоился многих вопросов государя".
Гахам также показал гостям памятник из белого мрамора, установленный в память пребывания здесь императора Александра I. Для Николая Александровича это оказалось приятным сюрпризом. В дневнике он с удовольствием отметил, что его прадед в 1825 году также посетил эту караимскую обитель.
Царский кортеж продолжил путешествие по Малому Иерусалиму. Следующая остановка - у стен Главной еврейской синагоги. Здесь монарха и его семью сердечно приветствовал раввин (иудейский священник) Шлема Иосифович Элькинд. На балконе второго этажа, пышно убранном коврами и цветами, расположился хор, специально приглашённый из симферопольской синагоги. Он вдохновенно исполнил национальный гимн и завоевал такой успех, что пришлось трижды петь на бис.
После этого автомобиль повёз высоких гостей на Дувановскую улицу. Там в стенах "Приморской санатории" расположился лазарет, организованный императрицей Александрой Фёдоровной за счёт своих личных средств, и потому названный её именем. У входа августейшую семью встретил букетами цветов начальник лазарета полковник Крыжановский. Легкораненые и выздоравливающие солдаты и офицеры выстроились во дворе. Царь вручил им медали, а царица направилась в больничные палаты беседовать с тяжелоранеными воинами. Тем временем самодержец вместе с сыном Алексеем прошёл к морю. Увидев на берегу людей, принимавших песочные ванны, он заинтересовался столь необычным способом лечения.
Повсюду главу государства сопровождали толпы горожан. Особенный восторг евпаторийцев вызвала неторопливая прогулка самодержца по Дувановской. Городской голова С. Дуван так рассказывал об этом на торжественном заседании Евпаторийской Думы: "Исключительно радостные минуты достались на долю тысячной толпы, неожиданно узревшей обожаемого монарха, вместе с венценосным наследником шествующего по улице от берега к санатории Её Величества. Тесным кольцом окружил ликующий народ боготворимого царя-батюшку и наследника. Энтузиазм, охвативший толпу, не поддаётся никакому описанию. Беспрерывные крики восторга, громовое "ура", слёзы умиления и счастья на глазах. Картина трогательная, величественная, незабываемая... Шествие это продолжалось более 20 минут и никогда не изгладится из памяти имевших счастье явиться его свидетелями. Такие минуты достаются на долю не каждому городу".
Императорская семья осмотрела земскую больницу, где государь наградил четверых солдат Георгиевскими крестами. К часу дня высокие гости вернулись в свой вагон, где их ждал завтрак. "Город, - записал Николай II в дневнике, - производит очень приятное впечатление и надо надеяться, разовьётся в большое и благоустроенное лечебное место".
После завтрака, вновь выйдя на перрон, царь подошёл к С. Дувану и сказал: "Сердечно благодарю за всё виденное, передайте населению мой привет и благодарность за радушный приём. Искренне желаю вашему городу процветания и успеха".
Сев в машину, монарх и его близкие отправились на дачу с красивым названием "Мечта", стоявшую на берегу моря. Там жила уже упоминавшаяся фрейлина Анна Вырубова - она приехала в Евпаторию, чтобы пройти курс лечения грязевыми ваннами. "Хотелось выкупаться, - отметил в дневнике император, - но воздух был прохладен". У Вырубовой царская семья гостила до вечера. "Гуляли по берегу моря, - вспоминала фрейлина, - сидели на песке и пили чай на балконе. К чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты... Наследник престола выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали, как святыню".
Известный кинофабрикант и фотограф Александр Дранков в этой поездке всюду следовал за Николаем II, фиксируя на плёнку каждый его шаг. В результате на экраны вышел документальный фильм "Прибытие Его Императорского Величества государя императора с августейшей семьёй в Евпаторию". Его демонстрировали в евпаторийском "иллюзионе" (кинотеатре), и фильм пользовался огромным успехом у публики.
Фотографированием царской семьи занимался, вероятно, один из ассистентов А. Дранкова. Вот он расставил треногу на пляже и сфотографировал царевича Алексея, строящего песочный замок. А вот - Николай II с сыном присели у ограды дачи "Мечта"... Как потом оказалось, это были последние снимки императорской семьи в Крыму. Вернувшись в свой голубой вагон, венценосные особы покинули Евпаторию в 18 часов 15 минут, ещё не догадываясь, что больше никогда не возвратятся не только в этот замечательный город, но и вообще на полуостров.
Так уж случилось, что день, проведённый в Евпатории, стал их прощанием с Крымом.
Ибо вскоре фортуна отвернулась от августейшей семьи. В следующем, 1917 году Николай II отрёкся от трона, а в 1918-м он, императрица и их дети были расстреляны большевиками в подвале дома Ипатьева в городе Екатеринбурге.
к началу страницы
|
